Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница
Шрифт:
Смотрю на публику, а перед глазами встают родители Руты. Их лица, скорбящие об утрате. Повинуясь порыву, я вдруг протягиваю руку Рубаке. Пальцы крепко смыкаются вокруг его культи.
И тут начинается. Победители по всему ряду берутся за руки. Одни – торопливо, как морфлингисты, Вайресс и Бити. Другие неуверенно медлят, но подчиняются остальным, как Брут с Энорабией. К тому времени, когда отзвучали последние аккорды мелодии, мы, двадцать четыре человека, образовали неразрывную цепь, – первый знак единения между дистриктами
На сцене тоже творится черт знает что: прожекторы быстро гаснут, и мы в полутьме бредем в Тренировочный центр. Пит провожает меня до лифта. Финник с Джоанной хотят присоединиться к нам, но подбежавшие миротворцы перекрывают им путь, и мы уезжаем наверх в одиночестве.
Как только выходим из лифта, мой спутник хватает меня за плечи.
– Времени не осталось, поэтому лучше сразу скажи: мне извиниться?
– Нет, – отвечаю я.
Конечно же, пойти на такое без моего согласия было не очень благоразумно, однако я рада, что не имела возможности отговорить его от безумной затеи, например, из-за чувства вины перед Гейлом. Зато теперь меня наполняет новая сила и вдохновение.
Где-то там, в далеком Двенадцатом, мама, сестра и друзья недоумевают, отчего это вдруг почернели экраны. Всего лишь в полете отсюда – арена, где Пита, меня и прочих трибутов ждет неотвратимая кара. Но даже если мы все погибнем в мучениях – того, что произошло сегодня на сцене, уже никто не отменит. Мы, победители, начали собственное восстание, и может быть – ну, ведь может такое быть? – Капитолию не удастся с ним справиться.
В нетерпении ждем остальных, но из лифта выходит один только Хеймитч.
– Там сейчас просто бедлам. Всех отослали домой, и повтор интервью отменили.
Мы с Питом бежим к окну и не можем понять, что творится на улицах города.
– Кажется, люди кричат? – уточняет Пит. – Требуют отменить Голодные игры?
– По-моему, они сами не знают, чего им требовать, – отзывается Хеймитч. – Такого еще не случалось. Для местных жителей даже идея вмешаться в ход шоу – сама по себе крамола. Но мы-то понимаем, что президент ни в коем случае не отменит Игры.
Да, он прав. Разумеется, Сноу не повернет назад. Ему остается одно: нанести ответный удар, и как можно больнее.
– А что, остальные уже разошлись? – спрашиваю я.
– Да, им велели. Не представляю, каково им сейчас пробираться через толпу.
– Значит, Эффи мы уже не увидим, – говорит Пит, вспомнив опыт прошлого сезона. – Поблагодари ее от нас.
– Пусть это будет не просто «спасибо», – вмешиваюсь я. – Скажи что-нибудь особенное. Это же Эффи, в конце концов. Передай: она самая лучшая, и мы очень благодарны и… любим ее.
Какое-то время мы молча стоим, пытаясь оттянуть неизбежное. Потом Хеймитч произносит:
– Думаю,
– Что-нибудь посоветуешь напоследок? – спрашивает Пит.
– Постарайтесь выжить, – грубовато бросает ментор, повторив нашу старую полушутку. Затем порывисто обнимает нас. Кажется, это его предел. – Идите спать. Вам нужен отдых.
Хочется сказать ему тысячу слов, но ведь Хеймитч и так все знает. Да еще этот ком, застрявший в горле… В общем, я в который раз позволяю Питу произнести за нас двоих:
– Береги себя, ладно?
Мы уходим, но вдруг замираем от голоса ментора:
– Китнисс, когда будешь на арене… – Он умолкает, нахмурившись так, словно я уже его подвела.
– Что? – обиженно вырывается у меня.
– Помни, кто твой враг, – договаривает Хеймитч. – Ну, все. Идите уже отсюда.
И мы шагаем по коридору. Пит хочет зайти к себе на пару минут, чтобы смыть боевую раскраску, но я его не отпускаю. Что, если дверь между нами захлопнется до утра, и мне придется всю ночь провести одной? И потом, в моей комнате тоже есть душевая. Нет, я не дам ему разомкнуть наши руки.
Удается ли нам поспать этой ночью? Не помню. Мы обнимаемся, удалившись куда-то в призрачную страну между грезами и реальностью. Не разговариваем. Каждый боится потревожить другого в надежде подарить ему несколько драгоценных минут отдыха.
На рассвете приходят Цинна и Порция. Значит, Питу пора уходить. На арену трибуты поднимаются в одиночку.
– Скоро увидимся, – произносит он, чмокнув меня на прощание в губы.
– Скоро увидимся – эхом отзываюсь я.
Стилист провожает меня на крышу. Уже на лестнице, спущенной с планолета, я спохватываюсь, что не попрощалась с Порцией.
– Ничего, я все передам, – успокаивает Цинна.
Электрическая сила заставляет меня примерзнуть к лестнице до тех пор, пока доктор не вводит под кожу левого предплечья следящее устройство. Теперь меня можно в любую минуту легко найти на арене. Планолет срывается с места, и я гляжу в окна, пока их не закрывают особым затемнением. Стилист настаивает на том, чтобы я поела. Ну, или, в крайнем случае, попила. Вспомнив о том, как едва не скончалась от обезвоживания в прошлом году, и сколько сил понадобится на то, чтобы вытащить Пита, я заставляю себя сделать несколько глотков.
Оказавшись в комнате Стартового комплекса, я принимаю душ. Цинна заплетает мне волосы в косу и подает одежду трибута. В этом сезоне она состоит из костюма типа облегающего комбинезона (очень тонкая ткань, застежка-молния на груди), дутого пояса толщиной в шесть дюймов, покрытого блестящим пурпурным пластиком, и пары нейлоновых ботинок на резиновой подошве. Я предлагаю стилисту ощупать материю.
– Что скажешь?
Он озабоченно хмурится.
– Даже не знаю. От холода или воды она точно не защитит.