Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница
Шрифт:
Энорабия с Финником приближаются к Дереву молний. Они не видят меня: я сижу чуть выше по склону, лицо и руки натерты мазью. Прицеливаюсь в шею Энорабии. Если повезет и я попаду, Финник отпрыгнет за дерево – а тут молния. Осталось чуть-чуть. Стрекот уже почти затих. Да, я смогу их убрать. Обоих.
Грохочет пушка.
– Китнисс! – громко взывает Пит.
На этот раз я не отвечаю. Из груди Бити вырываются слабые вздохи. Скоро мы оба умрем. Финник и Энорабия – тоже. А Пит будет жив. Пушка стреляла дважды. Джоанна, Брут, Рубака – двоих из них уже нет. Питу останется убрать одного. Это все,
Враг. Враг. Слово тянет за собой недавнее воспоминание. И наконец извлекает его наружу. Странное выражение на лице Хеймитча. «Китнисс, когда будешь на арене…» Нахмуренный лоб, дурные предчувствия. «Что?» – Мой голос дрожит от обиды, хотя обвинения не прозвучало. «Помни, кто твой враг, – договаривает Хеймитч. – Вот и все».
Его прощальный совет. Но разве я нуждаюсь в напоминаниях? Разве не знала всегда? Мой враг – тот, кто терзает голодом, мучает и убивает нас на арене. Кто вскоре разделается со всеми, кого я люблю.
Тут до меня доходит смысл сказанного, и мой лук опускается. Да, мне известно, кто враг. И это не Энорабия.
И наконец я смотрю на клинок Бити совершенно другими глазами. Трясущиеся пальцы снимают проволоку с ножа, наматывают ее на стрелу, прямо над оперением, и закрепляют узлом, изученным во время тренировки.
Я поднимаюсь во весь рост и поворачиваюсь к силовому полю. Заметят? Плевать. Меня волнует одно: куда прицелиться. Куда воткнул бы свой нож Бити, будь он в состоянии? Наконечник стрелы направляется к мерцающему квадратику, к трещинке, к… как там его назвали? Изъяну в стекле. Отпустив тетиву, я вижу, как стрела попадает в цель и исчезает, потянув за собой золотую нить.
От ужаса волосы поднимаются дыбом, и тут по дереву бьет молния.
Белая вспышка бежит по проволоке; на мгновение купол взрывается ослепительным голубым сиянием. Меня отбрасывает на землю – вернее, мое уже бесполезное тело, которое больше не в силах пошевелиться. Расширенными остекленевшими глазами смотрю, как с неба дождем осыпаются легкие клочья материи. Я не могу добежать до Пита. Не могу даже потянуться к жемчужине. Но из последних сил напрягаю глаза, чтобы унести с собой последний прекрасный образ.
Я вижу звезду. А потом начинаются взрывы.
27
Все рушится разом. Из земли бьют фонтаны грязи, корней и обрывков растений. Деревья окутываются пламенем. Даже небо вдруг расцветает яркими всполохами. Его-то зачем забрасывать бомбами? Ах да, это фейерверки. Настоящие взрывы гремят внизу. Должно быть, распорядителям показалось мало уничтожить арену вместе со всеми трибутами. Решили добавить зрелищности нашим кровавым смертям.
Позволят ли хоть кому-нибудь выжить? Будет ли в семьдесят пятом сезоне Голодных игр свой победитель? Может, и нет. Ведь это Квартальная бойня, в конце концов, и… что там прочел президент на карточке?
«…дабы напомнить повстанцам, что даже самые сильные среди них не преодолеют мощь Капитолия…»
Даже самый сильный среди сильнейших
Прости меня, Пит. Прости, пожалуйста, что не спасла тебя.
Какое там «не спасла»! Скорее украла последнюю надежду, обрекла на гибель, разрушив силовое поле. Может, играй мы все точно по правилам, его оставили бы в живых.
Планолет появляется надо мной без предупреждения. Была бы сейчас тишина и окажись поблизости пересмешница, я все поняла бы раньше. Джунгли умолкли бы, а потом раздался бы голос птицы, предвещающий появление капитолийского летательного аппарата. Но моим ушам никогда не различить подобных тонкостей в разгар бомбежки.
Челюсти выпадают из планолета и замирают прямо надо мной. Металлические когти сгребают меня в охапку. Хочется закричать, убежать, вырваться на свободу, но я словно заледенела и не могу ничего поделать. Разве что в отчаянии надеяться умереть, прежде чем надо мной склонятся сумеречные фигуры, ожидающие наверху. Не для того же меня забирают, чтобы короновать. Хотят насладиться моей максимально медленной и публичной казнью.
Худшие опасения подтверждаются, когда надо мной первым делом возникает лицо Плутарха Хевенсби, главного распорядителя. В какой беспорядок я превратила его красивые Игры с их аккуратно тикающими часами, с ареной для победителей! Он еще понесет наказание за свою неудачу, возможно, даже поплатится жизнью, однако прежде увидит, как покарают меня. Его рука тянется в мою сторону – чтобы ударить? Нет, гораздо хуже. Большим и указательным пальцем Плутарх закрывает мне веки. Беспомощно погружаюсь в кромешную темноту. Теперь со мной могут сделать все, абсолютно все, а я даже не увижу…
Сердце колотится с такой силой, что кровь начинает хлестать из-под самодельной повязки. Мысли туманятся. Вот бы истечь кровью, пока хирурги не принялись за дело… Беззвучно шепчу «спасибо» Джоанне Мэйсон за добросовестно нанесенную рану – и тут же лишаюсь чувств.
Медленно прихожу в себя. Чувствую, что лежу на мягком столе. В левой руке покалывает; кажется, в нее вставлены трубочки. Меня намерены оживить. Похоже, тихая смерть, да еще не у всех на виду, сама по себе могла бы стать своеобразной победой. Тело почти не слушается. С трудом разлепляю веки и поднимаю голову. Правая рука кое-как шевелится – словно плавник или, вернее, частично одушевленная дубинка. С моторикой очень плохо. Не могу понять, целы ли мои пальцы. Однако мне удается раскачать руку так, чтобы трубочки отвалились. Аппаратура пищит – вызывает кого-то. Я так и не успеваю увидеть кого, потому что теряю сознание.
…И снова выныриваю. Тоненькие трубочки на месте, руки привязаны к столу. Можно только открыть глаза и слегка приподнять голову. Я нахожусь в большой комнате с низкими потолками, наполненной серебристым светом. Вижу два ряда кроватей, обращенных друг к другу. До слуха долетает чье-то дыхание – должно быть, других трибутов. Прямо напротив лежит Бити, подключенный сразу к десятку аппаратов. «Черт, дайте нам умереть спокойно!» – мысленно кричу я. С размаху бьюсь затылком об стол, и перед глазами все гаснет.