Голос Америки
Шрифт:
Все три часа, что Трупец просидел в студии, он исподлобья, короткими, но профессионально внимательными взглядами оценивал предлагаемые обстоятельстваи действующих лиц планируемой драмы: и маленькую, пухлую, в короткой джинсовой юбочке дикторшу Таньку, каждые тридцать минут из звуконепроницаемой застекленной будочки выходящую в эфир с последними известиями; и НаумаДымарского: немолодого, заплывшего жиром, флегматичного звукооператорав очках заимпортным, кажется -- американским, сплошь в ползунках, верньерчиках, лампочках и стрелках -- пультом; и, наконец, мирно подремывающего в углу настуле, привалясь к стене, -- одни чуткие руки не дремлют навзведенном, снятом с предохранителя автомате, -- дежурного офицера-татарина, -- и оценки -- если без благодушия -- были явно не в пользу трупцовой затеи. Тексты, что читалав микрофон Танька, с заведенной периодичностью доставлялись с двенадцатого этажа: наспециальных, чуть ли не с водяными знаками бланках,
– - власть завхоза? Вооруженный татарин явно Трупцу не подчинится (часовые у дверей, не офицеры -- прапора!
– - и те пропустили Трупцав студию едва-едва, так сказать -- по большому блату, по личной просьбе кудрявенькой лейтенанточки) -- не подчинится и не позволит подчиниться ни звукооператору, ни Таньке-дикторше, -нато тут и торчит.
Словом, следовало или отказаться насегодня от своей идеи (но насегодня могло обернуться и навсегда), или уж играть ва-банк: обезоружить татаринаи, державсех троих под прицелом, захватить микрофон, как говорится, с боя. Операция получалась более чем опасная, но и отказаться не было сил: затри часаТрупец столько успел наслушаться пакостей, беспрепятственно идущих в родной советский эфир, причем пакостей, изготовленных не в Вашингтоне сраном, что еще кудабы ни шло, -- аздесь, наЯузе, в недрах собственного детища!
– что, честное слово, решительно предпочитал погибнуть, чем участвовать во всем этом дальше. Погибнуть или уж победить! И пускай его выведут потом в отставку, пускай даже в Лефортово посадят!
– - дело, сделанное им, бесследно не сгинет, даст свои результаты, и рано или поздно, хоть бы и посмертно пусть -- он не гордый! ТрупцаМладенцаМалого непременно реабилитируют и наградят орденом, ато еще и поставят памятник. КогдаАлександр Матросов бросался наамбразуру -- такое поведение тоже напервый взгляд могло кой-кому показаться самовольством и мелким хулиганством.
Трупец взглянул начасы: минут пять у него еще, пожалуй, было, -- достал записную книжку, нацарапал: если погибну -- прошу продолжать считать коммунистом и, вырвав листок, аккуратно сложил его и спрятал в левый нагрудный карман: запискавдруг вообразилась Трупцу рядом с партбилетом: пробитые одной пулею, залитые кровью, которую время превратило в ржавчину -- под витринным стеклом музея КГБ.
Наэтом внутренние приготовления окончились -- порабыло приступать к операции непосредственно. Краем глазанаблюдая задремлющим татарином, Трупец МладенцаМалого залез себе под мышку и, упрятав его в полусогнутой ладони, как цирковые иллюзионисты прячут карты, вытащил браунинг. Браунинг, в сущности, был игрушкою: прицельная стрельбане далее пяти метров, пульки со спичечную головку, -- может, и брать-то его с собою не стоило, но лишь с оружием в руках привык Трупец чувствовать себя настоящим мужчиною.
Потом, впервые заэти мучительные, напряженные часы, в течение которых не раз тянулась к нему рука -- столь невыносимы были потоки клеветы, льющейся в эфир, -- дотронулся Трупец до тумблерочкаобщего глушения: микрофон включен, Танька-дикторшавовсю поливает голосом Леокадии Джорджиевич о протестах западной общественности против американских военных баз, и совсем не обязательно, нежелательно даже, чтобы шум потасовки, сколь короткой онабы ни вышла, проник в приемники, насторожив слушателей, возбудив их недоверие, а, возможно, и призвав в студию кого-нибудь бдящего, с двенадцатого этажа, -дотронулся, нажал, щелкнул. И, наничтожные доли секунды замерев, чтобы собраться окончательно, тонко, пронзительно заорал: й-о-а-а-а-а! и одним прыжком, буквально воздушным полетом, одолел несколько метров до сидящего настуле татарина, впился ему в пах напряженным носком тяжелого ботинка. Татарин повалился вместе со стулом, но успел нажать наспуск автомата, и пущенные веером пули отметились набелых плитках звуконепроницаемого финского потолка. Трупец грациозно, словно балерун, подпрыгнул наместе и опустился ногами точно назапястья татарина, как раз в тот момент коснувшегося ковра; что-то хрустнуло, наверное -- кость; татарин взвизгнул и, катаясь по ковру, завел волчье, душераздирающее у-у-у-у-у-ую С подхваченным автоматом в руке Трупец, наконец, обернулся: Танька, отворив рот и выпучив глаза, оцепенело смотреласквозь двойное аквариумное стекло своей будочки, звукооператор крался наполусогнутых к дверям и, кажется, испускал запахи, свойственные медвежьей болезни. Ни с места! прикрикнул нанего Трупец, -- тот замер мгновенно, только еще сильнее присел и дрожащие пальцы попытался завести заголову. Татарин почти затих и уже не катался по ковру, а, словно полупустая бочкав узком коридорчике трюма, качался вокруг продольной своей оси: туда-назад, туда-назад.
В общем,
Позиция здесь, конечно, былауже не та, что в студии: только местами и с метраот полазастекленные, стены слишком многое перекрывали: татарин, например, не был виден вовсе, и однаседая макушкаторчалаот сидящего накорточках НаумаДымарского. Но существовали, конечно, и положительные стороны: во-первых, почти не воняло, во-вторых -- дверь открывалась внутрь кабины, так что можно было забаррикадироваться. Кстати же оказалось и чем: небольшим, однако, тяжелым сейфиком, кудаскладывались отработанные листки последних известий.
К моменту, когдаТрупец оказался в кабине, Танькауже очухалась и смотрелазапроисходящим с самым живым интересом: ей, должно быть, представилось, что вся этазаварушказатеянаТрупцом исключительно ради ее, танькиных, прелестей и что романтический подполковник станет ее сейчас (вот и сейфом дверь подпирает!) насиловать. О! это было бы чрезвычайно кстати!
– - с одной стороны, онавроде и не при чем, так сказать: жертва, с другой же: какой зверь! какой великолепный зверь! Мужик, одно слово! Будет о чем порассказать потомю Насмотревшись днем нанехитрую любовь Катьки Кишко с Солженицыным, Татьяна, и всегдаготовая, теперь былаготоваболее, чем всегда, к любому над собою насилию, и чем грубее -- тем, естественно, лучшею
Трупец МладенцаМалого поискал кнопочку, чтобы временно выключить микрофон, но так и не нашел -- некогда, некогда!
– - достал объявление, положил Татьяне настолик и, подобный неумелому, новоиспеченному немому, попытался объяснить: читай, мол! Таньканесколько скислаот разочарования, но тут же и решила, что такому мужику, ежели он чего просит, отказать невозможно, -- легонечко откашлялась и, как ни в чем не бывало, невинным голоском Леокадии Джорджиевич защебеталав микрофон: продолжаем передачу "ГолосаАмерики" из Вашингтона. Просим нас извинить затехническую заминку. Прослушайте, пожалуйста, объявление: дорогие товарищи диссиденты и самочувствующиею ой, простите -- и сочувствующие! Правительство Соединенных Штатов сегодня в полночь выступает в крестовый поход против коммунизю
Словно в кино, в комбинированной съемке, мгновенно возникли две маленькие дырочки, однапротив другой, в двойном застекленном окне, и пропелапулька, колыхнув жесткие еврейские волосы Татьяны, -- Трупец нараз выпустил очередь в сторону дырочек, -- стеклахрустнули, опали тяжелым звенящим дождем осколков, -- и осторожно выглянул, -- тут же следующая пулькапропоролакожу его лбаи, чиркнув по скользкой кости черепа, рикошетом ударилав микрофонную ножку. Ч-читай, д-дура! Читай скорее! заливаясь кровью, заорал Трупец наТатьяну; он предчувствовал: браунинг! чертов браунинг! татарин оказался еще профессиональнее, чем представилось Трупцу поначалу. Читай, с-сук-ка! Но сука, не переносящая видакрови, валялась уже наполу без чувств -- Трупец МладенцаМалого и предположить не мог, как страшно он сейчас выглядит.
Что ж, оставалось продолжать самому. Трупец дернулся к микрофону, но следующая пулькавпилась в плечо и, видно, перебилакакую-то там артерию или, черт ее знает, вену: черная кровь тонюсеньким, но мощным фонтаном, метранаполторабрызнуласквозь пробоину. Трупец выпустил наугад еще одну очередь, еще -- но тут автомат замолк, зазиял полостью взведенного затвора: патроны кончились.
И тогдаТрупец, присев напол, засейф, заорал в сторону микрофонавсем своим тонким голосом: товарищи диссиденты! Сейчас Американачинает войну против коммунистов. У кого что есть белое, простынки там или наволочкию можно и пододеяльникю натягивайте скорее наголовы и бегите наплощадью срочно бегите, ато поздно будет! Они могут до полуночи и не дотерпеть!