Голос дороги
Шрифт:
Вскоре он, однако, понял, что тупеет и превращается в животное — и тогда его понесло. Даже Клод не мог его удержать. Непокорство и злоязычие Грэма выводили надсмотрщиков из себя; одни собственноручно охаживали его плетью тут же на месте, другие устраивали показательную порку у позорного столба. Товарищи по несчастью вслух называли его сумасшедшим. Надсмотрщики не выносили его на дух и загоняли на самые тяжелые работы, надеясь, что он, наконец, сдохнет. Но Грэм отличался поразительной живучестью и продолжал баламутить воду. Он и сам не знал, чего хочет добиться своими выходками, но сдерживать себя не мог, поскольку совершенно ошалел от жары, полуголодного существования и непосильной работы, а отсутствие иной альтернативы, кроме тупой покорности, приводило его в отчаяние. Клод старался уговорить его вести
— Тебя убьют, — сказал Клод однажды ночью в очередной раз, когда Грэма очередной же раз высекли и притащили в барак, бросив на подстилку. — Ты это понимаешь?
— Пусть, — процедил тот сквозь зубы.
— Что значит «пусть»? Что ты хочешь доказать? Зачем их доводишь? Сколько тебе лет? Восемнадцать? Девятнадцать?
— Семнадцать. Недавно исполнилось.
— Даже так? — присвистнул Клод. — И что, ты успел уже устать от жизни? Вроде не должен был еще.
— Много ты обо мне знаешь, — огрызнулся Грэм.
— Достаточно, чтобы удивляться, куда девался твой инстинкт самосохранения.
— Ушел погулять.
— Все шутишь? Ну, ну. Смотри, дошутишься.
— Клод, не зуди!.. И так тошно. Будь хоть ты человеком, не трогай меня.
— Что тебе тошно, я и так вижу. Но это не причина, чтобы гробить себя.
— По-другому я не могу…
— А надо мочь. Или старайся выжить с наименьшими потерями: тогда тебя хватит лет на десять, ты двужильный, — или думай, как выбраться отсюда. Но выбирайся поскорее, а то доведешь кого-нибудь из охраны до точки, и тебя засекут насмерть. Хоть это ты понимаешь?
— Да все я понимаю… Только не знаю, как выбраться отсюда, — с тоской сказал Грэм.
— А ты думай больше, — сухо посоветовал Клод. — Может, чего и придумаешь.
— А ты не знаешь?..
— Нет.
Грэм подумал, что если бы Клод и знал какие-нибудь пути к спасению, он все равно не сказал бы. Пусть даже ему самому это и не пригодилось бы. Не такой он был человек.
Оклемавшись, Грэм снова не сумел удержать себя от дерзких выходок и неповиновения, и тогда к нему решили применить новые меры воздействия. Его отправили на самые тяжелые работы, а чтобы окончательно сбить спесь, приковали прямо на месте и посадили на половинный паек. Скудной пищи Грэму и так не хватало, он как раз вступил в тот возраст, когда нужно хорошо и много есть. От голода он вовсе обозлился и почти потерял самоконтроль, да еще до самой весны ему пришлось есть и спать прямо на камнях, не имея никакого укрытия ни от солнца, ни от дождя. Он чувствовал себя и не человеком уже, а наполовину надорвавшейся ломовой лошадью, а потому продолжал выкидывать фокусы. Весной, однако, кто-то из товарищей по несчастью сообщил ему новость, которая надолго отбила у него охоту буянить. Известие это ударило побольнее кнута надсмотрщика: погиб Клод, которого задавило огромной каменной плитой, сорвавшейся с тросов.
Через несколько дней надсмотрщики с удивлением заметили, что самый шальной и неугомонный парень на каторге ведет себя необычно тихо, словно неживой; рта не раскрывает, и взгляд у него какой-то отсутствующий. Это показалось подозрительным, и на всякий случай — вдруг что-то задумал, — его высекли так, что почти месяц он валялся скорее мертвым, чем живым. Прежнее злоязычие к нему не вернулось, зато надсмотрщики успокоились, поняв, что просто у него плохое настроение. Снова встав на ноги, Грэм надолго замкнулся в себе и сосредоточился исключительно на обдумывании плана побега. В это время все валилось у него из рук, и хотя он больше не нарывался на неприятности, его продолжали с прежней регулярностью наказывать — теперь уже за плохую работу.
Грэм не видел ни малейшей возможности для побега, и это приводило его в крайнее отчаяние. Главной трудностью было освободиться от цепей: сбить, подпилить или расклепать их. Ничего этого сделать Грэм не мог, поскольку днем постоянно находился на виду у охраны, не спускавшей с него глаз, а вечером у него отбирали весь инструмент, тщательно все проверяя и пересчитывая. Грэм подумывал о том, чтобы выпросить непригодный уже инструмент у
Не зная, что предпринять, Грэм промаялся еще несколько месяцев. Осенью ему исполнялось восемнадцать лет, но он ощущал себя много старше. Он совсем исхудал, на потерявшем юношескую гладкость лице остались лишь глаза да заострившийся грачиный нос. В высоком, почерневшем от грязи и яростного чужого солнца юноше со свалявшейся белой гривой, с застывшим злым взглядом, с очень точными экономными и короткими движениями (сказывались полтора года жизни в цепях) трудно было узнать даже язвительного и дерзкого разряженного бандита, не говоря уже о юном княжиче. Грэм стал тенью самого себя и чувствовал, что долго при такой жизни не протянет. Силы его были на исходе, к тому же он начал кашлять. Пока еще совсем несильно, но он-то знал, во что перерастет этот безобидный поначалу кашель, и видел, что делается с людьми, которые годами дышат каменной пылью. Все это окончательно утвердило его в мысли, что надо быстрее что-нибудь придумывать. И Грэм, наконец, придумал. Он понял, что есть у него одна вещь, от которой ни один человек в этом пекле не откажется. Вода. Пока не начнутся дожди, без нее будет тяжко, но — куда деваться? Один парень, за которым надзор был не такой строгий, согласился отдать свой старый инструмент, сломанный, но пригодный для того, чтобы подпилить цепи. Ценой стали несколько кружек воды. Грэм страшно рисковал: обнаружь кто подпиленные цепи или утаенный инструмент, его убили бы на месте. Но выбирать не приходилось. Грэм спрятал полученный ключ к свободе между камнями как можно тщательнее, а по ночам доставал его и потихоньку пилил цепь. Он замирал при любом шуме и старался не думать, как будет пробираться мимо многочисленной охраны. Работал он с таким расчетом, чтобы на глаз результаты его труда нельзя было заметить. Последнюю, заключительную операцию он рассчитывал закончить за одну ночь.
Через три дня Грэм лишился последних сил из-за мучительной жажды, у него начался бред; к счастью, парень, давший ему инструмент, увидел его состояние, отказался от платы и почти силком поил его водой.
Ночная работа заняла у Грэма несколько месяцев, хотя он и пилил проклятые цепи, стирая пальцы в кровь. Пришла осень с его восемнадцатым днем рождения, о котором он даже не вспомнил, потому что в это время его долбила лихорадка, и он думал, что в этот раз — все, конец. Он уже разговаривал в бреду с отцом и Клодом и не ждал, что болезнь его отпустит. Но он и впрямь был живучим — или ему просто сказочно везло, — и снова выкарабкался, и с остервенением взялся за дело.
К концу зимы титанический труд был закончен, и однажды ночью Грэм с облегчением отбросил ненужный больше, источенный инструмент, поднялся на ноги и задумался, что делать дальше. Лил дождь, что облегчало его задачу, поскольку охраны было меньше, чем обычно. Он знал, что недалеко находится один из охранников и что его не обойти. Подобрав обрывки цепей, чтобы не тащились за ним и не звенели, Грэм крадучись направился вперед. Он основательно отвык от свободных движений и поэтому двигался мелкими шагами.
Он сумел незамеченным подойти к охраннику со спины, накинул на его шею обрывок цепи и сильно дернул на себя. Бедняга тихо захрипел, хватаясь руками за импровизированную удавку, и повалился на спину. Грэм подхватил его, оттащил в сторону и обыскал. Без малейших угрызений совести он стащил с охранника одежду, оделся и забрал копье и кинжал. Все так же таясь, он стал пробираться дальше. Нужно было до утра покинуть территорию каменоломен. Ему снова чудовищно повезло: он нарвался еще только на одного охранника, к которому тоже подошел со спины и ударил копьем. Когда охранник упал, Грэм безжалостно перерезал еще живому человеку горло кинжалом с таким хладнокровием, словно занимался этим всю жизнь. Остальные посты он благополучно обошел; с трудом, напрягая последние силы, взобрался по скользкому крутому склону, цепляясь за камни и срывая ногти; и к утру уже удалился от каменоломен на приличное расстояние, углубившись в сырой и душный зимой лес. Некоторое время он просто шел, не задумываясь о том, куда попадет. Когда солнце поднялось совсем высоко, он набрел на небольшую мелкую речку и без сил опустился на лежащий на берегу камень.