Голос ночи

Наталия МАЗОВА

ГОЛОС НОЧИ

Даэрону и... Маглору.

Высокая женщина в черном выступила из тьмы, не торопясь подошла к костру. С первого взгляда было видно, что это одна из диких кошек Анхемар. Черная кожаная куртка перехвачена широким ремнем с заклепками, на котором висит короткий меч, высокие сапоги, темные волосы выбиваются из-под черного капюшона с оплечьем. На вид лет тридцать, хотя кто ее разберет, в такой темноте...

Давно ходили слухи, что Повелительница Стрел любит, переодевшись простой лучницей, ходить от костра к костру и слушать, о чем болтают

ополченцы, когда их не слышит начальство. Но на самом деле все было куда проще. Конечно, Лайгриле было лестно, когда надменные властители из Земель Ночи с почтением обращаются к ней "владетельная лоини", но... слишком уж тяготилась она их обществом. Ей, выросшей в горном роду, всю свою молодость болтавшейся по приграничным гарнизонам, всегда прямо говорившей все, что думает - так и не удалось привыкнуть к великосветской манере общения. Из всей командной верхушки армии Вэнтиса только с Кеасором она могла говорить как человек с человеком, а не как лоини Анхемар с властителем Запада. Поэтому после каждого военного совета, после нескольких часов напыщенных глупостей и борьбы самолюбий Лайгрилу, словно на свежий воздух, тянуло к этим кострам.

Хейн вздрогнул, когда раздался негромкий спокойный голос женщины в черном:

– Можно немного посидеть у вашего костра? Я вижу, у вас тут лютня ходит по кругу.

Алвард ответил за всех:

– Присаживайся, дева стрел... не знаю имени твоего...

– Глорэс из личной сотни Владычицы, - она сняла боевые перчатки и засунула за пояс. Понятный всем жест дружелюбия - "в вашем кругу мне незачем браться за оружие".

Кто-то протянул Лайгриле ломоть хлеба и закопченную вилку на длинной деревянной ручке, на которой аппетитно шипел свежезажаренный кусок мяса. Она поблагодарила кивком.

Как же это было замечательно - сидеть вот так, глядя на звездное небо, вгрызаться в жестковатое, но такое вкусное мясо и слушать, как Алвард распевает незатейливую песенку ополченцев:

Жизнь моя раздольная - горюшко в стакане,

Кудри мои вылезли от переживаний...

Мелькнуло на миг перед внутренним взором раздраженное лицо лоина Оромара, что-то пытающегося ей доказать - и исчезло без следа, лопнуло, как пузырь на воде. В такую минуту просто не думалось ни о чем дурном.

...Вот пойдут к Лайгриле, скажут - то да се,

А она с работы выгонит, и все!

Лайгрила улыбнулась одними уголками губ. Эту песню уже распевали обе стороны, только сторонники Синеглазого вместо ее имени пели: "вот пойдут к Правителю..." Да и почему бы ее не петь - не так уж велика разница между теми, кто обнажал мечи во славу Повелительницы Ночи и за Тонд для хиорнцев...

Как и ожидалось, мы вломили всем...

Утро зачиналось, светлое совсем.

На войне с Правителем положил я голову

Женка погорюет, выйдет за другого!

Алвард кончил, и лютня тут же отправилась куда-то дальше. И вдруг резкие, четкие аккорды в клочья разорвали покой в душе Лайгрилы. Снова, в который раз, до боли знакомое: "По выжженной долине идем, чеканя шаг..." Однако... к обычному раздражению примешивалась какая-то непонятная тревога. И только когда песня кончилась, Лайгрила поняла, в чем

дело: ТАК петь эту песню мог только ее автор. Это не мальчишка Левелл из Корма, а сила, равная ей самой...

Затаив дыхание, Лайгрила подняла взгляд на певца. Голос Ночи... Если бы она увидела его днем, в толпе - ни за что бы не отметила своим вниманием. Обычный наемник-северянин, смуглое, довольно привлекательное лицо обрамлено вьющимися волосами - не длинными, как у Кеасора, а просто давно не стрижеными. Темные глаза дерзко поблескивают в свете костра. А одежда и вовсе не стоит внимания - так, какие-то обноски непонятного цвета.

На секунду их глаза встретились. А затем Голос Ночи снова ударил по струнам лютни. Мрачная, суровая мелодия, но на этот раз в ней не издевка, а скрытый яростный накал. Никогда прежде не слышала Лайгрила этой песни.

Смерть ждет любого героя,

Власть и алчность - ничто перед ней.

Нас же при жизни зароют,

Погребут среди мрачных корней.

Мы не в счет ни для тех, ни для этих,

Износились - спешите в запас!

Мы не бросили слова на ветер

И отбросили в сторону нас!

– Хейн, ты увлекся!
– раздался чей-то обеспокоенный голос.
– Здесь же Ее лучница! Остерегись!

– А что мне с того?
– насмешливо отозвался менестрель, не сбиваясь с ритма. И, вдруг, повернувшись к Лайгриле, запел следующий куплет, словно бросая обвинение ей в лицо:

– Вам - все большие дороги,

Нам - тропинки, и те по ночам.

Вам - покровители-боги,

Мы ж доверились только мечам!

Да и сталь нас подводит нередко...

Но привыкли мы горечь глотать:

Пусть стреляем мы вовсе не метко,

Но еще продолжаем стрелять!

Лайгрила больше не могла глядеть в эти глаза. Ну что она могла возразить ему? Да и станет ли слушать ее возражения он, правый вечной правотой ограбленного? Горечь в голосе, яростная боль в мелодии...

И на дорогу мы выйдем

Ведь дорога не только для них!

Там мы, конечно, погибнем

Что ж, король завербует других!

Нас никто никогда не забудет

Ведь не помнили нас никогда,

И пришли мы сюда ниоткуда,

И уходим опять в никуда...

Все кончилось внезапно - и лишь дерзкий взгляд Голоса Ночи по-прежнему жег лицо Лайгрилы.

– Тебе надоела жизнь?
– одними губами шепнул Алвард на ухо Хейну.
– Она же немедленно расскажет кому надо, и беги не беги - ждет тебя легкая смерть. А может быть, и позорная!

В ответ Хейн рассмеялся - чуть принужденно, как отметила Лайгрила, но все так же дерзко.

– Не думаю, - проговорил он с расстановкой.
– Ведь правда же, Владычица Анхемар, позорная смерть - слишком много за такую песню?

Задыхаясь, Лайгрила резко вскочила на ноги. Капюшон давно упал с ее головы, и темные волосы рассыпались по плечам. Остальные сидевшие у костра, казалось, потеряли дар речи, только кто-то простонал: "Стальные Когти, рэссла вирз!"

– Как ты меня узнал?
– Лайгрила собрала в комок всю волю, чтобы овладеть собой.
– Вроде бы мы не встречались прежде, Хейн Голос Ночи!