Голос призрака
Шрифт:
Я осталась сидеть на кровати, и через некоторое время до меня донесся голос.
— Миссис Френшоу!
Надеюсь, вы слышите меня? И прошлое вернулось; воспоминание о моем грехопадении на этой самой кровати принес мне голос из трубы. Он отличался от голоса Жанны, был приглушенным, искаженным, подобно тому, чужому голосу.
Я неподвижно смотрела на дверь. Значит, тогда кто-то находился в доме, на кухне… и этот некто знал, что я была здесь с Джонатаном.
Тот, другой голос звучал, как эхо, в моей голове: «Миссис Френшоу, вспомните седьмую заповедь».
— Слышали? Я кивнула.
— Вы могли ответить мне по трубе. Что за находка! Этот дом полон сюрпризов. Я так рада, что мы сюда въехали.
Я медленно брела домой через поле. Жанна предложила проводить меня, но я и слышать об этом не хотела.
В моем мозгу вертелась всю дорогу одна и та же мысль. Кто-то был там. Кто-то видел, как мы входили в дом. Кто-то знал.
Весь знойный июль мы жили в ожидании, когда же матушка родит. Мы все немного волновались… кроме нее самой. Она оставалась невозмутимой. Я никогда еще не видела Дикона таким нервным. Он всегда был таким самоуверенным, а теперь находился в состоянии, граничащим с паникой.
Даже известие о казни Робеспьера не вызвало у него большого интереса, хотя он неоднократно за последние месяцы это предсказывал и был убежден, что с его устранением наступит конец революции.
Он не мог думать ни о чем, кроме моей матери.
Четвертого августа родилась моя маленькая сводная сестра, и в тот момент, как она появилась на свет, наше беспокойство рассеялось. У моей матери роды прошли на редкость легко и быстро. Мы все сидели в напряженном ожидании, и я никогда не забуду первый крик младенца.
Я подбежала к Дикону и обняла его, а он взглянул на меня, и наверняка в его глазах стояли слезы. Но первая мысль его была, разумеется, о моей матери, и позже, когда я вошла посмотреть на новорожденную, он уже сидел у ее постели, держа ее за руку. Эта картина переполнила меня счастьем.
Они были в восторге от новорожденной — оба абсолютно уверенные, что никогда еще свет не видел такого прекрасного ребеночка. Они дивились всему: и на ножках-то у нее десять пальчиков, и на каждой ручке по пять, как и положено, и все пальчики с ноготками. Они любовались ее красным сморщенным личиком, как будто оно является верхом совершенства. Она стала тем единственным, чего им не хватало для полного счастья.
А сколько было споров насчет имени. В конце концов, моя мать сказала: Джессика. Почему-то это имя показалось ей наиболее подходящим.
Итак, она стала Джессикой.
Мне оставалось ждать еще один месяц; дни проходили быстро.
За исключением легкой прогулки вокруг сада, я уже не выходила. Моя мать быстро поправилась. Ей нравилось, чтобы я находилась с ней. Мы разговаривали в основном о младенцах, а для моей матери это означало — о совершенстве Джессики.
Акушерка осталась в доме, а моя мать наняла няню, Грейс Сопер, чтобы она потом ухаживала за двумя младенцами. Все было подготовлено, началось томительное ожидание.
В те последующие недели
Это убийственное открытие наполняло меня ужасом, и все же я смогла о нем забыть. Я не могла думать ни о чем, кроме предстоящих родов.
Наконец, этот день наступил. Мои роды были не такими легкими, как у матери. Я долго и тяжело мучилась, и время от времени мне в голову приходила мысль, что я терплю наказание за собственные грехи.
Но наконец все кончилось, ребенок родился. Когда я услышала первый крик новорожденного, для меня наступил момент полнейшего блаженства.
— Еще одна девочка, — сказала акушерка.
Девочка! Я ликовала. В этот момент меня не заботило, кто ее отец. Самое главное, что она появилась на свет.
Ее положили мне на руки. Она выглядела красивее Джессики. Но, возможно, это было всего лишь материнское чувство. У нее были светлые волосы, в то время как у Джессики — темно-коричневые. Ее лицо выглядело более нежным. Мне она казалась прекрасной, напоминающей лилию.
Они стояли у моей кровати — Дэвид и матушка. Дэвид восторгался новорожденной, которая, как он считал, была его дочерью. Мать не отводила от меня глаз, полных гордости и нежности.
«Это ребенок Дэвида, — думала я. — Это так. Так будет. Но все же как я могу быть уверенной?»
Матушка сказала, что теперь мы имеем двух самых прекрасных младенцев на свете. А как я собираюсь ее назвать?
Имя пришло мне в голову внезапно и сразу показалось единственно возможным. Несколько изысканное, но совершенно подходящее ей: Амарилис.
В течение нескольких последующих недель для меня ничего не было более важного, чем мое дитя. Каждую минуту я думала о ней. Дэвид разделял мой энтузиазм, и я была счастлива.
Матушка решила, что двух наших младенцев нужно крестить одновременно, и предложила выбрать день в конце октября.
Я согласилась, что это великолепная идея, и она взялась строить планы.
— Не надо ничего грандиозного, — сказала она.
Да мы и не можем, ведь не так давно умерла Сабрина. Поэтому я решила только наша семья и несколько близких друзей. А ты как думаешь?
Я ответила, что это идеальный вариант.
— Ну, тогда назначим дату.
Так мы и сделали.
Мы пригласили семью Петтигрю и колебались, включать ли Фаррингдонов. Но моя мать сочла, что единственными посторонними, кроме нашей семьи, должны быть они.
— Конечно, — сказала она, — Петтигрю являются членами нашей семьи или скоро станут, но я не могу обойти стороной Фаррингдонов.
Все будет тихо, посемейному. Я надеюсь, что Петтигрю останутся у нас. А нельзя ли предложить Фаррингдонам тоже заночевать? Темнеть начинает рано, а до них путь неблизкий.