Голос Земли

Вербер Бернард

В качестве примера Ламарк привел жирафов, которые в периоды засухи вытягивают шею, чтобы достать до листьев, расположенных на верхушках деревьев, – таким образом, организм жирафов модифицируется. Родившиеся жирафята, когда немного подрастут, тоже будут тянуть шею, чтобы добраться до лучших листьев. И чем больше они будут тянуть шею, тем длиннее она окажется у следующего поколения. Аналогичным образом, если верить Ламарку, с течением времени утратил зрение крот – утратил только потому, что под землей оно ему стало совершенно не нужно. «Все, чем природа наделяет живых существ,

или все, что она отнимает у них через постоянное воздействие среды, передается потомкам, при том, однако, условии, что мутациям подвергаются оба родителя, породившие их на свет».

После публикации этой работы Ламарк подвергся нападкам и открытой критике со стороны многих коллег (в первую очередь Жоржа Кювье, признанного ученого и сторонника теории фиксизма, утверждающей, что виды со временем не претерпевают никаких изменений).

Наполеон Бонапарт, встретившись с Ламарком во время торжественного открытия одного из залов музея, сказал: «Последняя опубликованная работа порочит ваши преклонные лета, занимайтесь естественной историей, но никак не философией зоологии». По свидетельствам очевидцев, эта фраза настолько задела старого ученого, что он даже расплакался.

В 75 лет, постоянно глядя в микроскоп, Жан-Батист Ламарк ослеп. Лишившись уважения коллег, отвергаемый академической средой своей эпохи, он впал в нищету и, чтобы выжить, распродал зарубежным ученым принадлежавшие ему коллекции цветов и насекомых.

Умер он десять лет спустя, в возрасте 85 лет, одинокий и раздавленный, а его научное наследие коллеги еще долго поднимали на смех. Даже собственная семья и та от него отказалась, поэтому его похоронили в общей могиле на кладбище Монпарнас.

После его смерти Жорж Кювье выступил с речью, в которой подверг осмеянию все теории Ламарка и назвал его ученым-неудачником, постоянно впадавшим в заблуждение по причине собственной глупости и упрямства.

Славу рассуждениям Ламарка об эволюции в 1859 году (тридцать лет спустя после кончины ученого) в своей книге «Происхождение видов» вернул Чарлз Дарвин.

Впрочем, Дарвин оказался в то же время одним из самых ожесточенных оппонентов Ламарка. На его взгляд, шея у жирафов вытянулась по той причине, что те, у кого она была короче, просто вымирали, будучи неприспособленными к окружающей среде. Дарвин писал: «Я читал Ламарка и считаю, что как автор он был посредственностью».

Обобщить можно следующим образом: если для Дарвина эволюция носит случайный характер (отбор самых приспособленных и вымирание слабых, в полном соответствии с передовыми концепциями той эпохи), то для Ламарка она осуществляется посредством трансформаций индивидов, имеющих возможность самопрограммироваться, обладающих способностью к видоизменениям и выражающих к этому упорное стремление. Спустя шестьдесят лет после смерти Ламарка некоторые ученые попытались вернуться к его теориям, но тут же ощутили на себе огонь критики и потеряли уважение официальной науки, придерживавшейся, скорее, позиций дарвинизма.

Сегодня

работы Ламарка забыты, а научное сообщество в целом разделяет воззрения Дарвина. В то же время некоторые явления (такие как видоизменение орхидей, позволяющее им принять определенную форму и приобрести привлекательный для пчел запах) не находят никакого объяснения с точки зрения дарвинизма. Толковать их можно только в свете теорий Ламарка, в соответствии с которыми живые существа, чтобы приспособиться к окружающей среде, могут меняться добровольно. Некоторые исследователи признают, что Ламарк не только был первым, кто поставил вопрос об эволюции видов, но и что его теории лучше подходят для объяснения сложности и многообразия современного живого мира, чем все остальные известные на сегодняшний день гипотезы.

Эдмонд Уэллс, «Энциклопедия Относительного и Абсолютного знания», том XI

21.

Музыка становилась все ритмичнее, громкость ее с каждой секундой увеличивалась, пока она не стала оглушительной.

Под сенью зданий-цветов микролюди танцевали, пили, пели, принимали участие в торжествах.

Юные роящиеся пары на экранах, казалось, совсем не устали, напротив, по примеру муравьев, они то и дело меняли партнеров. На улицах царило заразительное оживление. Будто в день карнавала все выпускали наружу скрытые устремления и порывы.

У Давида Уэллса зазвонил смартфон, на экране загорелась надпись: «Входящий звонок. Иштар».

Он извинился, покинул террасу и спустился к отмели, чтобы найти хотя бы относительно тихое место.

На смартфоне появилось лицо дочери.

– Ну, наконец-то! Пап, почему ты нас бросил?

– Никого я не бросал, просто мы с вашей матерью на время расстались.

– На время?

– Не знаю, решение принимал не я.

– Ты мог отказаться и не уезжать так быстро.

– К чему оставаться с человеком, который тебя больше не любит?

Давид подумал, что разговаривает с десятилетней дочерью, как с взрослой.

– Но я ведь тебя люблю, пап. И братья тоже.

– Спасибо, моя милая. Я улажу с мамой все вопросы, чтобы видеться с вами чаще, но для этого, полагаю, понадобится какое-то время. Постарайтесь меня понять?

– Нет, папа, возвращайся.

– Вполне возможно, я скоро буду. Обнимаю вас. Не обижайте маму.

Он дал отбой, почти совсем не волнуясь.

– Давид?

Он повернулся, узнал обратившуюся к нему микроженщину и изобразил реверанс.

– Что вы здесь делаете, Ваше Величество?

– Не называй меня «Величеством», мне больше нравится Сто Девять. Я видела, что ты ушел с праздника, и решила последовать за тобой. Так что бери меня и поднимай наверх.

Она попросила водителя оставить ее одну и знаком разрешила телохранителям принять участие в устроенных для народа балах.

Ученый взял ее и поставил в углубление согнутого локтя, будто перекормленного ребенка.

– С тех пор как я поселилась на этом острове, меня не покидает ощущение, что мы с тобой, Давид, отдалились.