Голос жизни
Шрифт:
– Говорим вам, говорим!
– с мучительной раскачкой голоса закричал он.
– Мы их только-только вызолотили, эти иконы. Вы все слизали! Вы же ведь не бабушка какая-нибудь, все понимаете, интеллигентная женщина -прихожанка! Вон туда идите припадайте, к аналою! В Москве это уже все знают, а вы какая-то провинция (чувствовалось, что из гортани поднималось слово "деревня", но он его по пути перехватил и заменил). Все-все слизали!
И сам гладил жадно раму золотую, подсигивая на коротких ногах. Библейский гнев его заставил женщину, стоявшую в церковной лавке, быстро-быстро пересчитывать деньги. Подрагивающей рукой отец Никодим гладил оклад иконы,
Ольга ничего не понимала, а только по-куриному поклевывая головой в поклонах, бормотала: "Простите меня! Простите же меня!" Слезы перпендикулярно лицу пронзали воздух. Наконец она побежала из храма. Гамлет догнал ее.
– Я не выстою - плохо с сердцем!
– Ольгуша, ты чего - ты посиди, может быть, еще ничего...
– Золота они пожалели для меня!
– она побежала бойчее. Выбежав и почувствовав себя на своей территории, заголосила: - Я владыке Афанасию пожалуюсь, в газету напишу... пусть они!.. (и тут она задумалась: а что пусть? Все же происходит не зря, недаром молитва ее принялась непонятным ей образом, наверно... надо думать, понять, напрячься, терпеть, но тело упорно роняло слезы и склонялось к земле).
Гамлет остался в храме, его бросало из пота в сухость. Если бы отец Никодим был не священнослужитель... тут Гамлет эту мысль бросил. Весь внутри он как-то рассыпался в бесструктурные элементы, мысли кишели вперемешку с чувствами, выворачивая гладкие брюшка и скрипя многими ногами. От полной растерянности он обратился к женщине в церковной лавке, которая продолжала перезвякивать деньгами:
– Ну что мне делать, скажите! Да вот и жена убежала в смущении, а я много внутри себя... разворошил!
Тут снова появился отец Никодим и забегал туда - сюда. Чувствовалось что ему не по себе. Сделав несколько кругов, он расширил свои крылья и снова налетел:
– Ну, простите меня!
– со свистом отлетев, он снова стремительно приблизился.
– Простите, но ведь в самом деле... что мне говорить, если люди не понимают? Они думают, что показывают так свою набожность, а это неуважение к храму Божьему. И язычество...
А Ольгуша брела в это время, шепча: "Вот, я уже отверженная, за грехи мои!.. В этот момент, когда молилась об этом пьяном сопляке с его соплями, меня отбросили от источника!" Она поняла, что шепот не выражает ее горя, и снова перешла на голос. Она ну просто взвыла, и конечно, на такой сигнал мужик начал слетаться.
– Да разве можно мимо нас ходить в слезах с такими ресницами до неба!
– сказал один породистый экземпляр (он слегка косил, поэтому казалось, что у него два взгляда: один умный, а другой еще умнее).
Она ничего не ответила, а только ускорила шаги. Тут у нас есть возможность дать образ Ольги, внимательно разглядывая ее глазами элитного самца. В длинной, заполосканной ветром юбке, выглядывающей из-под черного полупальто, то обхватывающей скульптурно ее ноги, то отпрядывающей под порывами беспокойного зимнего воздуха. В черной шали, края которой тот же самый вышеназванный ветер элегантно забрасывал на спину. Ну и губы, взбодренные морозом, отступили в границы молодости, когда они звали всех подряд, а хозяйка их уже делала окончательный выбор средь кандидатов. Вот и он подумал, что попадет в их число. Он еще раз с упорством догнал ее и сказал:
– А мне, думаете, легче? Я - беженец из Сухуми, дом наш разбомбили, меня контузило (чувствовалось, что от многих повторений ему легко это говорить). И жена бросила (а вот это было ему нелегко сообщить). Пока был здоровый, тыщи
И он начал перечислять, что было в доме и в саду, роскошном, субтропическом, чтобы она почувствовала, что дом был единственный, другого такого не будет. Если бы у него было все время на свете и все люди приготовились его выслушать, оторвавшись от компьютеров, то это все мало мало! Ольгуша могла выслушивать за пятерых-шестерых, но за все человечество она не могла, надорвалась бы! Видно, женщины-то у него были, он вон какой Аполлон, похож на мужа, только в белобрысом и слегка подсохшем варианте, как сухофрукт он - из духовки жизни. Но каждой из женщин он месяца так полтора порассказывает, какой у него был дом, как хурма от бомбежки падала. Возможно, женщины ему пытались сигналить разными способами: хватит сожалеть, надо посадить новые деревья в уральском дачном пространстве, потом они истаивали, и это еще больше его укрепляло в мысли, что надо искать женщину, совсем не похожую на его жену. Надо не красивую, а такую, которая работящая и совсем не похожа... Вот эту, которая ходит здесь, под куполами, плачет, как фонтан какой-то.
На лице его читалось: я все силы отдал - самые необыкновенные -первые - той жене, но еще есть силы, сортностью пониже выйдут, Ольга поняла так: как Яков отдал Лии вместо Рахили! "Только, женщина, выслушаете меня раз так миллион, полтора миллиона, я больше ведь не прошу!" Ольга это считывала с его иконического лица и забывала про свое. Она глубоко зачерпнула его сути, но она тяжелая была, эта суть, как ртуть, все суставы выворачивала и обрушилась обратно. Неподъемно, подумала Ольга. А он таким разумным страусом токовал вокруг нее, помахивая носоклювом: "Давайте с вами поближе познакомимся".
– Да я замужем! Меня просто отец Никодим выгнал из храма... обидел. Но за грехи мои.
Он поцокал по-пулеметному и зачастил: его мать свечу, мол, поставила в церкви, а уж кто-то хвать эту свечу и на переплавку ее! Ладно бы, огрызок, огарок, а то почти что целую свечу на переплавку тащат! Бог-то ведь не поймет, за что свеча была...
– Да что вы такое выдумали!
– закричала Ольга.
Он испугался, что потеряет собеседника, и срочно закивал согласно:
– У меня крестик есть, я ношу! (показал)
– Вам сколько лет?
– спросила Ольга, прикидывая возможные кандидатуры.
– Мне шестьдесят, в этом возрасте переехать из одного города в другой - все равно что переехать на Луну.
– Вот что, - сказала Ольгуша.
– Я вас сосватаю! У меня есть подруга...
– На вас похожа?
Ольга задумалась: похожа или нет? Катя беспрерывно хохочет, но и Ольга внутри часто веселая, вот только из-за Игната она стала таким... философом.
– Катя тоже беженка из-под Сухуми. Она жила в Очамчири.
Ну тут наш сухой Аполлон оживился: мол, была у них такая прибаутка: "Лучше уж на шею чирей, чем поехать в Очамчири".
У хорошего портного не бывает обрезков. Оказывается, Бог использовал гневливость отца Никодима, чтобы загнать Ольгушу на почту, где у Самсоновых был абонентский ящик. Так бы она еще дней пять не зашла, а тут мимо топала как раз. И там ее ждало письмо от Кати! Завтра свадьба - в Екатеринбурге. "За ночь доеду", - все поняла Ольгуша.
– Знаете!
– сказала она уже весело своему знакомцу-незнакомцу.
– Я ведь Катю уже сватала - с троюродным братом в Екатеринбурге. Она туда к матери поехала, а я передала якобы подарок и все такое... И вот завтра венчаются они! Представляете?