Голос

Раздевшись догола перед зеркалом, он натянул хирургические перчатки и закрепил на теле сумку со всем необходимым. Наручники, магнитофон, кассеты, презерватив, виолончельная струна. Приготовившись открыть свою черную душу женщине, ждавшей его в гостиной, Вокс почувствовал, что сознание его ясно, как никогда. Поток нервной энергии, заключенной в выкованном им теле воина. Он на мгновение прикрыл глаза, чтобы почувствовать, как вибрирует эта сконцентрированная, готовая служить ему энергия.

Он легонько

постучал по головке маленького микрофона, чтобы удостовериться, что тот работает, вышел из ванной комнаты, остановился в раскрытых дверях и увидел, как улыбка сошла с лица Кастро. Она отодвинулась к краю дивана, встала, прижалась спиной и ладонями к стене. Абсурд. Как будто стена может прогнуться.

Великолепная в своей простоте мысль осенила Вокса: обе наши симпатические нервные системы одновременно выделяют норадреналин. Но по разным причинам. Красота мгновения. Напряжение.

На деревянном подлокотнике, возле бутылки содовой, стоял стакан с виски. Она схватила стакан. Интересно, что она сделает: плеснет спиртное ему в лицо или попытается заговорить.

— Что ты вытворяешь?

Ее голос распространялся по всей комнате. Он держал себя в руках. Потом откуда-то из глубины пришло вдохновение, и он мягко сказал:

— Угадай.

— Я не люблю загадки!

— Раздевайся.

— Да что на тебя нашло?

— Я — Вокс.

— Что?

— Ты слышала.

— Если это шутка, то дурацкая. Собирай манатки и вали отсюда!

Она задыхалась, она тесно сдвинула колени, хотя еще пять минут назад была готова раздвинуть их, и все потому, что находила его красивым. Изабель Кастро, звезда эфира. Вокс почувствовал возбуждение. Давление повышается, кровь приливает, раздувает член. Из самых недр поднимается некая сила, превращающая его в острый нож.

— Кончай этот бред! Если тебе нравятся острые ощущения, можно придумать что-то получше.

— Меня устраивает.

— А! Подожди! Я должна тебе что-то сказать.

Он скрестил руки на мускулистой груди. Пусть она видит его таким: твердые бицепсы, стальной брюшной пресс, сдерживаемая энергия, готовая выплескиваться залпами, отмеренными по миллиметру. Гладкая кожа: чисто выбритые лицо, грудь, подмышки, лобок. Подождать — хорошо. Валяй, говори, ведь тебя научили, что с придурками надо разговаривать. Говорить — безразлично что, но только говорить, лишь бы выиграть время.

Он жалел лишь об одном. Уже слишком поздно, поезда по метромосту не ходят. Происходит убийство, а сотни пассажиров не имеют ни малейшего представления о том, какая сцена разыгрывается за красными драпировками. Вот такая метафора. Никто ничего не знает.

— Послушай, послушай! Я могу понять. Для меня не существует границ!

От страха ее красивый голос дрожал, но это его не портило. Голос, обретший физическое воплощение после одной передачи по телевидению. Густые светлые волосы, высокомерное лицо, все еще крепкое тело соблазнительной сорокалетней бабы.

— Люди моей профессии

многому учатся, но все познать невозможно. Ум остается открытым. Для нового опыта. С тобой я согласна.

Такая же, как и другие. Ничего не поняла. Ей достаточно было бы позвать на помощь соседей. Заорать во все горло. Твердокаменные самки. Им хочется продержаться, продумать выход, приготовиться к драке или убежать. Порочный ход мыслей. Те, кто не обладают нужной информацией, должны умереть, потому что не сумели приспособиться к окружающей действительности. Теория Дарвина.

— Я тебя понимаю, правда. Лучше, чем ты думаешь.

Ее подкупающая мимика словно говорила: «Мы с тобой похожи, ведь так?» Жалкая уловка, а тем временем она отходила от дивана, по-прежнему сжимая стакан в руке.

Она его удивила. Что-то пришло ей в голову. Вместо того чтобы плеснуть виски ему в лицо, она выпила его одним глотком. Нервишки шалят, жидкость потекла по подбородку, она вытерлась свитером. Попыталась улыбнуться. Есть в ней что-то особенное. Без этого не стать тем, чем она стала. Но это не имело никакого значения. Круг замкнулся. Здесь и сейчас.

— Делай, что я тебе говорю.

— Подожди! Вообще, мне это нравится. Я всегда мечтала о мужчине, который подчинит меня.

Отлично. Она снова дышала ровно, снова обрела свою дивную интонацию. Вокс сделал глубокий вдох. Он должен себя контролировать. Этот голос наполнял его желанием. Этот голос подхлестывал его ненависть. Он должен был противостоять ее интонациям, шедшим издалека, словно наваждение, которое следовало уничтожить, пока оно не превратится в нечто иное. Цикл. Он знал, что следует делать.

Кастро снимала одежду одной рукой, не выпуская стакан. Он был уверен, что она разобьет его о подлокотник или о низкий столик. Или воспользуется бутылкой из-под содовой. Ее удобнее держать, стекло толще. Она изогнулась, чтобы стащить с себя юбку с разрезом на боку, обтягивающий свитер. Лифчик с застежкой спереди. Одежда шлюхи. Но очень практично. Она стянула трусики, на ее вспотевшем лице снова появилась нелепая улыбка.

Шум разбившейся бутылки из-под содовой обрадовал Вокса. Он автоматически поднес руку к сумке, пощупал магнитофон, почувствовал, как вибрирует маленький моторчик. Кастро отступала к двери, лицо вытянуто, разбитая бутылка пляшет в руке.

Не двигаясь с места, он просчитывал ее путь. Он снова глубоко вдохнул, тело Кастро превращалось в линию горизонта.

Бросок по горизонтали. До нелепости короткий. Она и он. Вместе. Правой ногой прямо в солнечное сплетение, через долю секунды — левой.

Она упала, захрипев. Он ощутил физическое наслаждение от нападения, оно предвосхищало то удовольствие, которое наступит, когда сам он превратится в чистое действие.

Уже совсем скоро. Сейчас!

Пригвождена к полу. Он вытащил из сумки наручники. Если сковать запястья, зажать их, под ногтями не останется улик. Презерватив, струна.