Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
Внезапно юродивые, перешедшие к тому времени с небылиц на места паломничества, замолчали, словно к чему-то прислушивались. Прислушался и Аркадий и действительно услышал. Нарастал шум, словно приближался ураган или шторм. После — он разбился на множество ударов — будто молотил крупный дождь, град или даже камнепад.
По улице пронеслись всадники. И село тут же оживилось, зашумело. Налет? Ограбление? Но сторож при месте заключения будто не встревожился. Аркадий понял: в Малиновку прибыл хозяин.
В животе от голода колобродило, будто там дрались коты, но Аркадий не просил еды, стараясь о себе лишний раз не напоминать.
Он укорял себя в малодушии, но меньше от этого бояться не стал. Ну в самом деле, не убьют же его за любопытство?
Может, следует сказать хозяину о поисках шпиона? О том, что пока он сидит здесь, под замком, а шпион, может быть, вершит свои злодейства и отечество в опасности? Небезопасно. Что Цыганенышу до отечества? Быть может, как отец большинства зла Цыганеныш причастен и к шпионской истории. Может, он и убил Ситнева? Нет, вряд ли. Его люди обделали так, что следов бы не осталось. Широка степь, убить человека, бросить — так через две недели только кости останутся. А ежели закопать, так и вовсе до второго пришествия не найдут.
Но рассказывать не следовало, по крайней мере — сразу. Он мог упомянуть о своем близком знакомстве с городничим… Нет-нет, лучше — о возможном дальнем родстве.
Ну что, хозяин приехал уже с час назад. Почему его не ведут на допрос?..
Безразличие к нему начинало оскорблять.
…О нем вспомнили лишь когда основательно стемнело.
Дверь отворили, и велели выходить. Через улицу на площадь, которая ночью преобразилась. Из степи прибывали какие-то люди, они привязывали своих лошадей к коновязи, шли в трактиры, из которых неслась громкая и веселая музыка. На зданиях ярко горели фонари, и все вокруг обрастало множеством нехороших дрожащих теней. Что-то адское было в этом зрелище. Лишь в высоте степной ветер колыхал колокол здешней церквушки, и он — нет, не звенел — а глухо гремел, ворочался, напоминая, что Господь — над этим, но безумно высоко.
Аркадия ввели в трактир — тот самый, богатый. Сейчас он был набит почти под завязку, не смотря на то, что вход охраняли мородовороты, вооруженные нагайками.
Внутри в четыре смычка играли музыканты. Им было жарко, и пот струился по их лицам.
Во глубине зала, под охраной еще двух амбалов сидел хозяин заведения.
Ранее Аркадий не видел Цыганенка, но узнал его с первого взгляда — что называется, спутать было не с кем.
Одет он был в сюртук поверх красной косоворотки. Внешность имел вполне цыганскую: кривой нос, кудрявые волосы, смуглую кожу. Для полноты картины не хватало только золотой серьги. Он сидел за столом, ловко орудуя ножом и вилкой, разделывая какую-то крупную, уже не узнаваемую рыбину. На подбородке блестел не то жир, не то чешуя. Он вычитывал какого-то просителя, стоящего перед ним согнутым в дугу.
Рядом с ним сидело две красивые девушки. Блондинка печально ковырялась в салате. Вторая, крошечная шатенка, цедила вино, играла с жемчужными бусами у себя на шее и с любопытством взглянула на Аркадия.
За столиком рядом сидел тот самый бурсак, который вчера выдавал деньги. Бутылка вина перед ним соседствовала с амбарными книгами. Порой он что-то говорил своему хозяину, и проситель сгибался в дугу
Аркадий огляделся еще. Рядом пил горькую здешний попик.
— Что же вы, батюшка, зелье непотребное хлещете. Протоиерей рад этому не будет.
Попик пьяно улыбнулся.
— Так ведь Христос мира не сторонился, веселиться любил. В Кане Галилейской на свадьбе гулял, шутил, воду в вино превращал. Истину говорю вам Иисус Христос — Бог Радости и веселья. Если бы он не ходил по Иерусалиму, а в аскезе жил среди гор или песков, разве появилась святая церковь?..
Юноша хотел что-то возразить горькому пьянице, но проситель удалился от Цыганеныша и Аркадия толкнули в спину — дескать, пошел…
— Да не толкайся ты! — огрызнулся неожиданно для себя Аркадий.
На миру и смерть была красна. Наедине Аркадий мог бы вымаливать прощение, ползая на коленях. Но тут было множество людей, на него смотрели женщины, он не станет унижаться. Да и разве решится на злодеяние Цыганеныш при таком скоплении людей? Или все же решится?..
Аркадий хотел подойти ближе, к самому столу, но охранник положил на плечо юноше ладонь и сжал его.
Цыганеныш ел азартно, блондинка с кукольным личиком скучала, бурсак пил вино, улыбаясь каким-то цифрам в своем гроссбухе. Лишь милая шатенка с улыбкой разглядывала Аркадия. На минуту их взгляды соприкоснулись, но Аркадий тут же отвел глаза.
Девушка шепнула что-то на ухо своему хозяину, и тот отвлекся от кушанья, взглянул на Аркадия, салфеткой смахнул чешую, выпил вина.
Халдей, стоящий рядом тут же наполнил рюмку до прежнего уровня.
— Так-так-так, — наконец заговорил Цыганеныщ. — Тот самый Аркадий, щелкопер, который отправил на тот свет брата городничего. Мне рассказывали про тут ночь. Забавно было слушать.
О том, кто рассказал, Цыганеныш, конечно же, не сказал, но то было и неважно. У Цыганенка везде были уши, везде имелись свои люди. Скажем, городничему он взяток не платил, но зато на каждые именины посылал какой-то плезир. За какие, спрашивается, заслуги, при том, что городничий Цыганенка никогда на празднества не приглашал.
— Я мог бы ждать, что ты заявишься сюда. С шаланды «Надя» мне также передавали, что какой-то молокосос спрашивал про Ситнева, упокой, Господь его душонку… Но лезть в окошко — это как-то слишком.
На вид Цыганеныш был даже младше Аркадия, но журналист отпущенную грубость пропустил мимо ушей.
— Стало быть, полиция наша не справляется с поиском душегубов, и вот щелкопер принялся ей помогать, — жестикулируя рюмкой вина, продолжил хозяин. — А не думал ли ты о том, любят ли в этом доме ищеек?.. Щелкоперов, которые как тараканы лезут из каждой щели в каждую же щель?..
В этом доме, похоже, не любили никого. Поскольку об этом сказать было бы невежливо, Аркадий лишь пожал плечами.
— Правильно, не любят. Их нигде не любят. И порой топят в мешках.
— Вы мне угрожаете? — Аркадий удивленно поднял бровь.
Шатенка улыбнулась, Цыганеныш поморщился, сказал:
— Когда я буду угрожать — ты поймешь. Пока только предупреждаю. Хотя за такое, — был сделан неопределенный жест. — Впору было бы и задавить тихонечко.
Стало понятно: смерти можно пока не опасаться. Но наказание еще возможно. И непонятно какое. Если, положим, Цыганеныш велит его выпороть прилюдно, при этих вот дамах, то ему, наверное проще умереть, чем снести позор.