Голова, которую рубили
Шрифт:
— Разве? Ах да! Македонский висит у меня в кабинете, на работе, а это самый настоящий что ни на есть Гай Юльевич… мм.
Гольбах задержался у картины еще малость, затем присоединился к Требу, который стоял перед шкафом и изучал его с такой тщательностью, словно на дверцах были начертаны древние магические руны.
Я присел на краешек дивана и посмотрел на рыбок. Та, что побольше, смотрела на террористов, рыбка поменьше с обреченным видом жевала корм.
Неожиданно в голове моей что-то отчетливо, щелкнуло, зашипело
— Ни в коем случае не подпускай их близко к шкафу!
Спустя мгновение шум стих, оставив в голове звенящую пустоту. Треб подозрительно покосился в мою сторону:
— Ты ничего не слышал?
— Когда это мы с вами перешли на «ты»? Господа милиционеры, мне кажется, пора заканчивать ваш своеобразный обыск. Если хотите осматривать дальше, покажите ордер, или я буду вынужден выпроводить вас вон.
Треб молчал долго и угрожающе. Гольбах теребил пенсне на носу и принюхивался.
— Пожалуй, мы посмотрим на кухне и уйдем, — сказал Треб наконец.
— Решайте сами…
Я вспомнил времена далекой бурной молодости, проведенной в театральном студенческом кружке, и изобразил на лице выражение, которое с успехом можно было бы назвать: «Дело ваше, господа, но не говорите потом, что я не предупреждал». Все же надо было мне в свое время перевестись на факультет театрального искусства. Треб насторожился, а Гольбах осторожно поинтересовался:
— А что у тебя в шкафу?
— Белье, — беззаботно ответил я, — мое нижнее белье. Почти все. Не хватает пары трусов и трех носков.
— Мытое?
— Белье? Нет, конечно. Кто же складывает мытое белье в шкаф? Здесь я храню исключительно ношеные вещи. Месяца три уже складываю. А как достаточно накопится, тогда постираю.
Гольбах поправил пенсне и осторожно принюхался:
— Не пахнет вроде…
— А вы дверцу откройте. Вот тогда запахнет. Только меня предупредите, чтобы я успел, того, смыться подальше.
— Так сильно пахнет? — ужаснулись террористы.
— И еще хуже! Я же говорю — надо идти на кухню.
Подумав немного, оба они решили не рисковать собственным здоровьем и прошли следом за мной на кухню. Я же всем своим робким существом изображал полную готовность пожертвовать собой ради какого-нибудь общественно полезного дела. Поимки маньяка-убий-цы, например.
На кухне интересного было мало. Треб порылся немного в холодильнике, взболтал компот в пластмассовой бутылке, уже успевший хорошенько забродить, и едва не ткнулся носом в мусорное ведро, попытавшись посмотреть, что находится под раковиной. Содержимое ведра его не обрадовало. Треб скривился и перевел внимание, собственно, на саму раковину. Не знаю, что он там ожидал увидеть, но старания его были напрасными. Ни разъяренного джинна, ни бледного вампира, ни тем более Севы, свернувшегося калачиком,
— Вы хорошенько осматривайте, — посоветовал я, присаживаясь на табуретку. Около пепельницы нашлась недокуренная сигарета, рядом же валялся коробок спичек. Я думаю, грех было не закурить.
— А знаете, господа, этажом выше живет один подозрительный старичок, — сказал я, пуская в потолок струю дыма. — По непроверенной информации, у него в квартире пулемет под кроватью стоит. Еще со Второй мировой остался. Старичок, между прочим, каждый день грозится выйти на улицу и этим самым пулеметом перестрелять в нашем парке всех фашистов и масонов. Меры примете?
— Примем, — рассеянно сказал Треб, и мне от его слов стало совсем весело. Не террористов они мне напоминали, а шкодливых малолеток из школы, которые хотят какую-нибудь пакость сотворить, да все никак не решатся.
Тогда я посоветовал им заглянуть на полки для посуды, вдруг маньяк сидит там, скрючившись буквой «Зю», красный, как треснувший арбуз, от недостатка воздуха, а в зубах у него сердце очередной зверски убитой жертвы.
— Шутки шутить будете после, товарищ, — сказал Треб.
Гольбах вдруг принюхался, встал на корточки, полез под раковину и неожиданно вытащил из-за мусорного ведра тот самый голубой тазик, в котором давеча лежала отрубленная голова Павла Павловича Чуварова. Пенсне сползло у Гольбаха на кончик носа, глаза же торжественно блестели.
— Ага, — сказал он, продолжая стоять на коленях, — что это, по-вашему?
— Мой тазик, — сказал я, докуривая.
— Можно поинтересоваться, для чего он тебе?
— А отчего ж нельзя? Мне его мама подарила на день рождения в прошлом году, чтобы я в нем ноги мыл.
— И?
— Что?
— Моешь?
— Мою. Иногда. Когда горячей воды нет, тогда кипячу в чайнике, заливаю в тазик и мою.
— Кстати, о ванне! — воскликнул Треб и решительно зашагал в сторону ванной.
— Только в туалет не заглядывайте, там мыши, — напомнил я, — А еще, господа милиционеры, я в этом тазике носки стираю!
Треб замер и посмотрел на Гольбаха. Гольбах, сжимавший тазик обеими руками, поспешил разжать пальцы, и тазик упал на пол.
— Грязные, — добавил я и раздавил окурок в пепельнице.
Гольбах поднялся, отряхивая пыль с колен. По лицу Треба было видно, что он сильно сомневается, по тому ли следу они вообще идут. Севин паспорт с моей визиткой мог оказаться в морге по тысяче самых разнообразных причин. Да и в морге ли вообще они его нашли?
— А что такого Сева сделал? — спросил я под занавес.
— Какой Сева?
— Которого вы разыскиваете. По паспорту.
— А… по паспорту? Тут дело в том, что этот ваш Сева подозревается в убийстве гражданина Павла Павловича Чуварова. Его зарубили топором в собственном туалете. Отсекли голову и скрылись.