Голова путешественника. Минута на убийство (сборник)

Блейк Николас

– Дети, что за жуткие разговоры, – проронила миссис Ситон.

Но ее муж пропустил намек мимо ушей.

– Я не это имею в виду, Лайонел, – продолжил он свою мысль. – Каждое убийство – это акт страсти, как бы долго преступник к нему ни готовился. Я говорю о точке загорания в каждом человеческом существе. Вот посмотри – ты можешь страстно желать избавиться от кого-то, можешь строить планы в своем воображении; ты уверен, что это так, не всерьез, и тебе нравится представлять, чем бы ты его убил, при каких обстоятельствах, как бы создал себе алиби

и так далее… При этом, сам того не замечая, ты протягиваешь бикфордов шнур из своего воображения в реальную действительность. И вот наступает момент, когда ты видишь, что шнур подожжен, по нему ползет искорка и ты уже не в состоянии остановить взрыв. Ты обречен совершить то, что казалось тебе только фантазией.

– Ой, – воскликнула Ванесса, – папочка, не говори такие страшные вещи!

Я сказал что-то о том, что точка взрыва будет зависеть от того, насколько убийство, которое ты мысленно запланировал, совместимо с твоей натурой, твоей личностью. Если мотив убийства несостоятелен, то есть не связан с самым сильным элементом твоей личности, господствующей страстью, то никакой бикфордов шнур не загорится.

– Но кто же будет задумывать убийство, если не затронуто то, что ты называешь господствующей страстью? – весьма резонно заметил Пол.

– Разговор становится интересным, – медленно, с расстановкой произнесла Мара Торренс. – Скажите же нам, какой, по-вашему, мотив мог бы подвигнуть каждого из нас переступить последнюю черту?

Я ответил, что не знаю присутствующих достаточно хорошо. Молодая женщина провела в воздухе сигаретой и остановилась на миссис Ситон.

– Давайте, Джанет. Мистер Стрейнджуэйз недостаточно хорошо нас знает, поэтому мы сами расскажем ему о своих мотивах. Начинайте.

– Моя дорогая Мара, я не люблю этих игр в правду. Они всякий раз заканчиваются слезами.

– Ладно, я скажу за вас. Это очень просто. У Джанет господствующая страсть – это Плаш-Мидоу и все, что в нем находится. Она убьет каждого, кто посягнет на это… Теперь ваша очередь, Пол.

– Я чистый альтруист. Я бы мог убить во имя блага человечества. Хотелось бы мне собрать в одной комнате руководителей великих держав, наставить на них автомат и пообещать, что если они через три часа не договорятся о запрете атомной бомбы, я открою огонь.

– Ну что ж, неплохо. А ты, отец?

Реннел Торренс вытер жирное лоснящееся лицо.

– Я художник. На убийство меня подвигло бы только благородное чувство. Я бы…

– Хм. Или если бы кто-нибудь встал между тобой и твоими земными благами, – перебила его дочь снисходительно-презрительным тоном. – Ты можешь убить в панике. А также, возможно, ради выгоды, если это окажется более или менее безопасно, а выигрыш будет очень значительным… Ну, Роберт убил бы за искусство, правда, Роберт?

– Возможно, вы и правы, моя дорогая, – мягко промолвил поэт. – Вот только я никогда бы не смог заставить себя взглянуть в лицо своей жертве. Мое убийство отнесли бы к разряду тех, которые совершаются издалека – знаете, что-нибудь вроде пилюль

с цианидом в пузырьке из-под аспирина.

Тут Ванесса, сидевшая себе тихонечко в облаке своих желтых волос и что-то соображавшая, вдруг задумчиво проговорила:

– А мне хотелось бы отравить нашу химичку, мисс Глабб. Каким-нибудь медленно действующим ядом. И потом смотреть, как она извивается и корчится у моих ног…

– Ванесса!

– А когда она стала бы уже отдавать Богу душу, я дала бы ей противоядие. Или поставила бы ей здоровенную клизму, а еще лучше желудочный зонд. Мистер Стрейнджуэйз, вы мне расскажете, как ставят желудочный зонд?

– Ты могла бы попробовать на себе, тебе было бы очень полезно, – улыбнулся Лайонел, ткнув сестренку в живот. – Прямо противно видеть, как ты раздуваешься после каждой еды.

– Замолчи, Лайонел, прошу тебя, ты просто невыносим! И я вовсе не обжора.

– Итак, остается Лайонел, – сказала Мара. – За что же наш рыцарь без страха и упрека мог бы совершить убийство?

– Ну, я мог бы свернуть тебе шею, когда у тебя будет особенно противное настроение.

– О да, преступление на почве сексуального влечения. Так и запишем, – парировала она, смерив его долгим пронзительным взглядом.

На лужайке наступила тишина. Над нашими головами ворковали лесные голуби. Я различал вдали приглушенный плеск воды у плотины.

– А что, никого не интересует, за что я убила бы человека? – произнесла Мара Торренс.

Все молчали.

– Я могла бы убить из мести, – сказала она.

– Вот здорово! – пришла в восторг Ванесса. – Совсем как я с мисс Глабб!

Появился Финни – убрать чашки со стола.

– А как насчет нашего Финни? – протянула Мара.

Миссис Ситон с угрожающим видом повернулась к ней:

– Мара, я запрещаю тебе, ты ведь знаешь, что Финни не…

– Ладно-ладно. Финни – принадлежность Плаш-Мидоу, и трогать его нельзя. Я знаю. Правильно, Финни?

Карлик закудахтал и лучезарно улыбнулся Маре Торренс. Когда он ушел в дом, Роберт Ситон обратился ко мне:

– Тут есть один очень интересный момент. Финни повторит все, любое действие, которое увидит. Так его научила моя жена.

– Вы хотите сказать, – уточнил я, – что если он на самом деле увидит, как убивают человека, он преспокойно может повторить это на другой жертве?

Роберт Ситон кивнул, но тут его жена решительно взяла разговор в свои руки и направила его в совершенно иное русло. Все снова стало мило, непринужденно и безмятежно. Через час мы с Полом уехали. Хозяева стояли у ворот и махали нам руками – знаменитый поэт в окружении своих роз и очаровательной семейной группы. Как хорошо; и как же редко творец окружен такой прекрасной, такой спокойной обстановкой для работы. Съезжая с дорожки на мостовую, я бросил прощальный взгляд назад и увидел, как кусты роз с какой-то нежной заботливостью сдвигаются вокруг Роберта Ситона и наконец совершенно его поглощают. Какая благодать. Какой покой…