Голова в облаках

Жуков Анатолий Николаевич

И почти тотчас рядом с Монахом возникли два современных молодца в синих джинсовых костюмах, оба одинаково поджарые, спортивные, шустрые. Мухин русый, а Комаровский черный.

— Вот вам наш егерь, товарищ… — редактор споткнулся, не зная фамилии Монаха, и вскинул хитрые глаза на готовых ко всему своих сотрудников.

— Чего там, шеф, — нашелся первым Комаровский, — ясно: печальник природы, лесной человек, специалист по экологическим проблемам.

А Мухин взял Монаха под руку:

— Пойдем, дядя, потолкуем про твои елки-палки-веники.

— Племянник

объявился. — Монах выдернул свою руку, но пошел следом за парнями в соседнюю комнату, синюю от табачного дыма. Сел там в простенке на стул между двух столов, у окон, положил именной серп на колени. — Ну что скажете хорошенького? — спросил у «племянника».

— Говорить будете вы, а хорошенькое или нет, сейчас увидим, — сказал Комаровский, открыв блокнот. — Итак, записываю.

— Я тоже, — сказал Мухин.

— Хоть одно окошко бы открыли, натоплено как в бане. — Монах обернулся и ткнул ладонью в крестовину оконной рамы — створки распахнулись, и с улицы звонко застучал типографский движок. — Во-он что вы! От шума в дыму прячетесь…

— Точно. Ты, отец, наблюдательный, — перевел его из дядьев в высший чин Комаровский. — Ну давай повествуй.

Монах уже оценил нахальность Комаровского и прилипчивую настойчивость Мухина и стал рассказывать, вежливо поглядывая то на одного, то на другого, про веники, про испорченные подолы плакучих берез, таких пригожих, слов нет, про молодые погубленные деревца. Никто не против веников, но с умом надо делать, правила резки соблюдать. Чтобы после тебя природа не страдала, чтобы вместо ее красоты не возникало безобразия, подлости. Ты отдыхать отдыхай, но не ломай кустов и деревьев, не жги ненужных костров, не оставляй банок, бутылок и разного copy, бесстыжие твои глаза…

— Понятно, дед, напишем как надо. И подпись поставим твою, с указанием чина.

— Да, да, авторскую заметку дадим, не сомневайтесь. Мы тоже дети природы. Кстати, как ваша фамилия?

— Шишов. — Монах встал, не дожидаясь, пока его произведут в прадеды, и пошел к двери.

— Веники не забудь, дедок. У редактора-то.

— Парьтесь на здоровье. Только если суд спросит, потом подтвердите.

— Какой суд? — насторожился Мухин.

— Товарищеский. Скажу и там. А то кота судят, а до людей, которые природу губят, и дела нет.

— Постой, дед, постой! — Комаровский и Мухин мигом выскочили из-за столов и взяли Монаха под руки. — Кто судит? Какого кота? Где?

— На Новой Стройке. А кот — Титков Адам. Пустите, чего вцепились! — Монах сердито высвободил от газетчиков руки. Что за дурацкая привычка брать будто барышню или преступника. — Митя Соловей там председатель. Взаймыобразный.

— Взаимнообоюднов? Тот, что в райисполкоме работал?

— Он самый.

— Это же сенсация, Мухин!

— А кто ее открыл?

— Да сама открылась. Дед сказал. Правда, дед?

— Про суд вся Хмелевка знает, не спорьте.

— В самом деле?

— Врать я, что ли, стану. Вторую

уж неделю вожжаемся. Объявленья Федя-Вася по всему райцентру развешивал, три заседанья было. Или четыре. Где у вас глаза-уши?!

— Действительно…

— Как это мы зевнули, старик?

Газетчики голодно посмотрели в форменную сутулую спину уходящего егеря и ринулись в кабинет редактора. Комаровский влетел первым и упал у порога, не заметив оставленных веников. Мухин с улыбкой напомнил ему о Цезаре:

— Плохая примета, старик. Не забывай историю.

— А-а, отстань. — Комаровский мигом вскочил, отряхнул деревянно загремевшие джинсы и устремился к редактору: — Шеф, поручите это дело мне!

Колокольцев поднял рыжую, с хохолком голову от гранок, не забыв прижать пальцем то место, где остановил чтение.

— Почему тебе? — подоспел Мухин. — Как что свеженькое, так ему. А кто спровоцировал старика на разговор о суде? Я!

— Не ты один — вместе…

— Вот видишь! Тогда и писать — вместе!

— Нет, с ним невозможно… Шеф, примените наконец власть! У меня же острее перо, тоньше!

— У него острее — наглец! А вот насчет власти, шеф, он прав: примените. К нему. Пока он так выскакивает, мне нет ходу.

— Да зачем тебе ход, Мухин? Да ты…

Колокольцев ударил ладонью по столу:

— Хватит. Как на базаре. В чем дело? Рассказывайте кто-нибудь один. Ты, Мухин.

— Почему он?

— А почему ты?

— Я — Комаровский, понятно?

— А я — Мухин!

— Опять заорали. Ну, кто умнее, замолчите. — Колокольцев подождал и удовлетворенно хохотнул: — Оба замолчали. Молодцы. Докладывай, Мухин.

— На Новой Стройке товарищеский суд рассматривает дело кота Титкова Адама, — доложил Мухин.

Колокольцев снял трубку и попросил телефонистку соединить его с уличным комитетом Новой Стройки.

— Новая Стройка? Кто говорит?… Здравствуй, товарищ Башмаков… Да, Колокольцев. Что там у вас за суд происходит?… Это я знаю, дальше… Так, так, подробней, пожалуйста. Минутку, я запишу. — Колокольцев поискал взглядом по столу, не нашел, перевернул ленту гранок и на чистой оборотной стороне стал быстро писать. — Так… так… Интересно… И директор Мытарин? И народный судья?… Скажи пожалуйста!.. Так. Когда? В среду? Значит, надо торопиться, спасибо… А?… Да, возможно, пришлем сотрудника, точно не скажу. До свиданья.

— Почему «не скажу», шеф? Я готов!

— Опять «я». Ну, Комаровский, погоди!

— Ладно — «мы»! Мы с Мухиным готовы, шеф, хоть сейчас. Мы немедленно пойдем…

— Никуда вы не пойдете. Первую полосу забили?

— Почти. Единственная дырка в тридцать пять строк.

— Вот и досылай про веники, чего ждешь? Монах тебе на блюдечке принес, в рот положил, разжевать не можешь?

— А суд?

— А суд — когда выясним. Надо согласовать.

— Да чего согласовывать? — не удержался опять Комаровский. — Как чуть что, сейчас согласовывать. Любую филькину грамоту…