Голова
Шрифт:
Терра прошел вслед за лакеем в сад, где постарался несколько отстать от своего провожатого; когда тот направился к стоявшей в глубине вилле, у него мелькнула мысль улизнуть. Его бросало то в жар, то в холод. К кому он шел! Девушка, которую он держал в объятиях на мюнхенской ярмарочной площади, исчезла вместе с погребенным навеки приключением одной бредовой ночи. Он привел бы ее в ужас, если бы напомнил ей об этом, а чужой светской девице ему нечего сказать… Так как он, остановившись, смотрел вверх, на романтическую виллу за ажурной завесой осенней оснеженной листвы, слуга решил, что ему
— Здесь квартира его сиятельства, господина статс-секретаря. Под министерством иностранных дел всегда подразумевается эта вилла. Здесь его величество изволили посещать князя Бисмарка.
— Надеюсь, я не помешаю? — спросил Терра, который почти не слушал. В углу, подле самого дома, он заприметил калитку, за ней была улица. Избавление так близко! Но слуга пояснил:
— Вы пришли, сударь, с Вильгельмштрассе. Через сад вы попадете на Кениггрецерштрассе. Потом, когда будете уходить, можно пройти через эту калитку.
Потом! Уверенным шагом он переступил порог дома; он шел к ней, потому что она отреклась от него! Шел из чувства долга перед самим собой. Если бы только не было этих последних месяцев, этого периода испытаний, труда и нужды, так как деньги женщины с той стороны то и дело заставляли себя ждать, в зависимости от ее собственного благополучия, — периода жалких заработков, жизни в пивных и всегда за работой! Теперь его благодетельница опять при деньгах, Терра хорошо одет и потому решился на тот шаг, в котором видел долг по отношению к себе. Но как тягостен был этот старый долг!
В доме первый лакей передал его второму. Надо было собраться с духом, сердце у него остановилось. В нижнем этаже, в комнате с панелью и кожаными обоями праздно сидела она под охраной какой-то старухи. Терра остановился у дверей и отвесил низкий поклон. Он ожидал испуга, обморока, бегства. Вместо этого короткая пауза, а затем восклицание, непринужденное, почти веселое:
— А! старый знакомый. Графиня Альтгот, это господин Терра, я вам рассказывала.
Дуэнья смутилась больше, чем ее питомица, она переменилась в лице и кивнула головой, на все соглашаясь. Терра обратился к ней:
— Тогда, многоуважаемая графиня, вам, вероятно, известно, что я имею от его сиятельства лестное поручение помочь высокочтимой молодой графине усовершенствоваться в итальянском языке.
Альтгот удивилась, она посмотрела в лорнет. В конце концов она не нашла что возразить.
— Ну, начнем! — сказала молодая графиня уже по-итальянски.
А он:
— Вы первая здесь не поднимаете из-за меня шума. И вы же как-то вечером прошли мимо меня, даже не взглянув в мою сторону.
— А что же, мне все время любоваться вами? Я прекрасно знала, что стоит мне не обратить на вас внимания, как вы обязательно явитесь сюда.
— Неверно, — сказал Терра по-немецки вежливо-поучительным тоном.
Альтгот, успокоившись, опустила лорнет, затем снова приложила к глазам, чтобы исподтишка разглядеть молодого человека.
Он — по-итальянски:
— Вы кокетка, но изрядная трусиха.
Она повторила, как будто заучивая:
— Я кокетка, но изрядная трусиха.
— Старуха что-нибудь понимает? — спросил он.
— Ни слова, — ответила
Терра, не поднимаясь с кресла, склонился перед Альтгот.
— Графиня, были времена, когда вы своим искусством дарили радость всему миру!
— Маэстро считал меня лучшей Ортрудой, — ответила она глухим голосом, с оттенком грусти.
Он поглядел на нее. У нее была тусклая белая кожа без морщин, каштановые волосы отливали бронзой. Изгиб носа и голос говорили о южногерманском происхождении.
— Вот видите, теперь она и вам нравится, — сказала его ученица по-итальянски.
Альтгот с горделивой улыбкой:
— Наш Вагнер избавил меня от изучения итальянского языка.
— Она старая приятельница отца, — неожиданно бегло заговорила по-итальянски графиня Ланна. — О, не то, что вы думаете. Давно уже вполне невинно. Но она имеет право бывать здесь, и каждый ее поступок преследует одну цель — сохранить это право. Да, на так называемую женщину свободных нравов, которая хочет стариться с достоинством, всякий отец может положиться.
— А вам разве не доверяют? — спросил он невозмутимо. — Если бы они знали, как вы понимаете толк в опасных положениях!
— Намек? — в свою очередь спросила она прежним звонким голосом. Нос был насмешливо наморщен, глаза сияли. По-немецки: — Некоторые люди сами создают такое положение, которое им не под силу. — И по-итальянски, почти с грустью: — На это мы оба мастера. Я не буду на вас в претензии, если сегодняшний ваш урок будет первым и последним.
— Birichino, маленький плутишка, — сказал он сухо, а между тем испытующим взором старался определить, действительно ли ее белокурые волосы выкрашены, как она хвастала тогда на карусели. Нет, они слишком теплого ровного цвета, слишком живые; это дало ему сладостное удовлетворение, словно и чувства у нее должны быть неподдельные.
К счастью, Альтгот не заметила нового оборота, который принял урок, ее отвлекло появление фрейлейн Кнак. Та сама заявила с порога большой гостиной:
— Появляется Белла Кнак!
— Это для вас, — поспешно объяснила Алиса Ланна гостю и устремилась навстречу приятельнице. Он удивленно посмотрел ей вслед. Она ступала по ковру гостиной, как по сцене, простирая руки, словно крылья; рукава, широкие и прозрачные, окутывали эти по-детски тонкие руки. Она показалась ему выше, чем тогда, и стройней, даже гармоничней; смелый изгиб шеи, упругость тонких бедер, длинные ноги, все ее движения, ее формы, вместе с нежной, пастельной окраской лица и волос, наряду с темной линией бровей, — все это только сейчас слилось в один образ, бросилось ему в глаза, настолько бурно его захватило, что он отступил в противоположный угол комнаты. Кровь прилила у него к голове, лишь сейчас увидел он по-настоящему то существо, которое открыло ему смысл жизни, за которым он последовал сюда, во имя которого боролся. Как мог он думать, что идет к светской барышне, графине и богачке, давшей ему отставку? Нет, он пришел к избраннице своего сердца, созданию возвышенному и доброму: все то время, пока он замышлял покарать ее, она питала одни благородные чувства.