Голова
Шрифт:
Терра вместо этого подскочил:
— Вы продолжаете издеваться надо мной, господин тайный советник! Я еще не так низко пал в собственных глазах, чтобы стерпеть позор и поругание именно от того, кому я в своей непростительной наивности помог устроить дела.
— Вот потому-то я и предлагаю вам место юрисконсульта и члена правления моей компании. — Тайный советник сел.
Терра снова опустился на подушки, на этот раз непроизвольно, — у него подкосились ноги. Вот она, настоящая катастрофа! Она была настолько безусловна и непоправима, что он сразу пришел в себя. Преодолев физическую
— Не откажите изложить ваши мотивы.
— Они видны как на ладони. В способностях ваших я имел случай убедиться. Вы сами признали, что содействовали моему успеху. Но кто из нас может сказать, как все сложится в следующий раз. Вы отнюдь не конченный человек. Всякий раз, как общество выбрасывало вас из своей среды за непригодностью, вы считали себя конченным, но выплывали вновь. У меня есть основание бояться, что в один прекрасный день вы снова вынырнете и будете мне угрожать. Вполне вероятно, что вы и тогда невольно только посодействуете моим делам. Но все же я хочу учесть опасность, которую вы собой представляете, и снова предлагаю вам войти в мою Оружейную компанию. Ваши пацифистские взгляды мне не мешают, да и вас они не должны смущать.
Промышленник нерешительно запнулся, но Терра всем своим видом требовал, чтобы он закончил начатую мысль.
— Тем более что вашей основной целью, собственно, и было поступить ко мне на руководящую должность. У человека такого выдающегося ума должно же быть хоть настолько здравого смысла. — Сказав это, Кнак откинулся на подушки. Но ужаснее всего было то, что он совсем не казался победителем; он относился к сделке просто, не переоценивая ее. Плата, которую он предлагал за соучастие, была вполне приличной, для себя же он рассчитывал лишь на скромную выгоду. «Я оказался большим мошенником, чем он, — подумал Терра. — Вот к чему привела моя идейная борьба».
— Вы ничего не слышите? — прошептал он. — Нас подслушивают.
— Это нежелательно. — Кнак отодвинул портьеру в следующий из личных апартаментов Альтгот. — Я знаю, как выйти. Оставайтесь здесь, договор вам будет доставлен. — И он исчез.
Терра остался у той двери, через которую скрылся Кнак; он взял в руки шнур от портьеры и спросил вслух:
— Выдержит? Как сделать, чтобы изящно на нем повиснуть? — Его интересовала теперь только техническая сторона вопроса… В этот миг кто-то схватил его за плечо: Мангольф.
— Ты, как всегда, вовремя. Словно по заказу.
В ответ на вызывающий тон Мангольф сказал глухо и с непобедимой дрожью в голосе:
— Только не это, Клаус.
— Лучше стать юрисконсультом у твоего тестя?
Насмешку Мангольф тоже оставил без ответа:
— Я этим удовлетворяюсь.
— А я не могу!
В ответ на его возрастающее раздражение Мангольф проявил еще более кроткую настойчивость.
— Что, собственно, случилось? Ничего, что могло бы тебя сразить внутренне. Неудача! — Он пожал плечами. Мангольф — и пожимает плечами при слове «неудача»! Терра прислушался внимательнее к словам друга. — Ты ведь останешься тем же, чем был, — сказал друг, — вечной досадой для тех, кто тебя любит… Но с этим они примирятся, лишь бы ты жил.
— А нужно ли мне жить? —
— Это непременное условие и для моего существования. — Какой новый, незнакомый звук голоса! Голос шел из глубины души, такой настойчивый и вместе с тем нежный. Терра был тронут. Охваченный жестоким раскаянием, он сознался:
— Ты скомпрометирован по моей милости. Ланна неразрывно связал нас с тобой в сознании императора.
— А разве мы не связаны неразрывно в нашем собственном сознании?
— Это говорит твоя благородная душа, дорогой Вольф. Я же, в своем слепом эгоизме, не понимал, что Ланна готов погубить меня, лишь бы избавиться от тебя!
— Ты начинаешь прозревать. Но поверь мне, Клаус, я больше страдаю за тебя, чем за себя самого.
— Вижу, — сказал Терра, — и я, подлец, только потому не ухожу из жизни.
— Мы не подлецы, Клаус. Я бывал несчастнейшим человеком, когда ты преуспевал. Но в те минуты, которые мы только что пережили, я был куда несчастнее. — Он сжал обе руки друга. — Дай мне взглянуть тебе в глаза, не смеешься ли ты, чего доброго, надо мной? В часы сомнений я считаю тебя каким-то выродком, для которого важнее всего удовлетворить свое тщеславие. Разуверь меня, и я буду счастлив.
Терра, не выпуская его рук:
— Откровенность за откровенность, Вольф. Я в минуты слабости готов поверить в твою так называемую вторую наивность, с помощью которой ты хотел бы сравняться в глупости с современным обществом. Короче говоря, я готов считать тебя таким же глупцом, как твоих собратьев. Разубеди меня в этом!
Каждый из них старался увлечь другого из полумрака комнаты к выходу и яркому свету. Только раскаяние, только доверие видел один у другого, видел сквозь слезы, застилавшие свои глаза и глаза друга…
Но тут к ним донесся громкий повелительный голос.
— Все сюда! — командовал знакомый голос. — Внимание! Радостное известие!
Они прислушались. Голос императора оповещал об обручении!
— Я взял это на себя, чтобы все видели, насколько мне близки торжественные события в семье моего рейхсканцлера.
Вырвав решение из рук отца, он к тому же еще кичится этим.
— Он свое дело понимает! — заметил Мангольф и тут же вскрикнул: — Что ты! Бог с тобой!
Ибо Терра рванулся от него и попятился назад, как раненный насмерть. И опять то же лицо, какое было, когда они встретились.
— Знаю, — сказал Мангольф. — Но радуйся: хорошо хоть, что все свалилось сразу.
Он подошел вплотную к другу и безмолвно ждал, пока пройдет спазм, стеснивший ему грудь, и смотрел только на его руки. Они то шарили по телу, то сжимались в кулак — и, наконец, беспомощно опустились.
Друзья стояли в полумраке за дверью, пышное торжество происходило незримо для них. Но в нарастающей сумятице голосов угадывалось многое; подобострастие перед успехом, преклонение перед властью, настоящей и будущей; каждый завидовал тому, кто раньше успел привлечь внимание императора; каждый боялся, что его подобострастно согнувшаяся фигура не попадет в поле зрения того, кому дано миловать, жаловать и благодетельствовать. Какой вид был у Ланна… когда он пожимал руки? И снова голос повелителя: