Головнин. Дважды плененный
Шрифт:
К сожалению, сумбурная жизнь относит волнами истории все дальше в небытие истинные картины подвигов, совершенных нашими соотечественниками.
Когда на севере Тихого океана впервые появились европейцы Кук и Лаперуз, они удивились. Почти все берега Азии и Северной Америки обыскали русские мореходы. И на Алеутах, и на Камчатке Кук и Лаперуз были желанными гостями русских людей. Как-то получалось, что о вояжах европейцев россияне узнавали в скором времени, а своих не ведали.
С горечью отмечал полтора века назад сибирский краевед Николай Щукин: «Мы знаем историю Пизарро, историю Кортеса, Веспуччи и других покорителей новых стран, но знаем ли мы Василия Пояркова, знаем ли Ерофея Хабарова, знаем ли Онуфрия Степанова,
Прослышав о богатых пушниной местах, за первопроходцами-открывателями потянулись торговые и промышленные люди, опять же из «глубинки» России. Непривычная, грозная океанская стихия не остановила предприимчивого курянина Григория Шелихова из далекого Рыльска. В свое дело он завлек каргопольского приказчика Александра Баранова и сделал его Главным правителем Русской Америки. Шестнадцатилетним юнцом впервые познакомился с океаном уроженец уральского Кунгура Кирилл Хлебников. Начинал, как и Варанов, приказчиком в Российско-Американской компании. В двадцать лет обосновался на Камчатке. Провожал в Россию шлюп «Надежда» Крузенштерна. Возил товары из Охотска на Камчатку и обратно, не раз терпел крушения на море, но судьба благоволила к нему. То под рукой оказывалась шлюпка, то волны миловали и не уносили в океан, а выбрасывали на берег.
Компания приметила ревностного служаку, повысила в должности, он стал комиссионером в Петропавловске. В тот же год на Камчатку пришла «Нева» из Русской Америки. Хлебников подружился с командиром Леонтием Гагемейстером, не раз гостил у него на шлюпе, восхищался порядком, убранством каюты.
— Сие шлюп аглицкой постройки, — рассказывал Леонтий, — а следом за мной должен быть шлюп «Диана», строенная на Свири и уделанная славным капитаном Василием Михайлычем Головниным.
— Где же он?
— По моему счету, должен быть не позднее осени. Минул год, и летом «Нева» вновь появилась в Петропавловской гавани, привезла соль с Гавайских островов.
— Где-то запропастился ваш славный капитан «Дианы», — пошутил Хлебников при встрече с Гагемейстером.
Командир «Невы» помрачнел.
— Сие не к добру, Кирилла Тимофеич, Головнин — исправный капитан, опытный мореход. Однако вам ведомо, океан своих жертв не разбирает.
Хлебников осекся и больше не тревожил Леонтия расспросами…
Разгрузившись, «Нева» ушла к берегам Америки, в Новоархангельск, Хлебников забыл о разговоре с Гагемейстером, уехал по делам компании в Нижнекамчатск и Верхнекамчатск. Путь неближний, в одну сторону восемьсот верст, в другую семьсот. Вернулся в Петропавловск как раз утром 25 сентября. Подъезжая к селению, удивился редкому зрелищу. На косогоре, над гаванью, сгрудилось все население и русские, и камчадалы, и стар, и млад.
К нему подошел встревоженный начальник порта капитан Молчанов:
— Мои солдаты поглядывают за гаванью, вчерась неподалеку от входа видели большое трехмачтовое судно, а нынче оно входит в гавань…
Хлебников, не дослушав, перевел взгляд на проход, соединяющий Авачинскую губу с океаном. В самом деле, там величаво в прозрачной осенней тишине медленно приближалось осененное парусами судно. «Пожалуй, сие судно поболее Крузенштернова, но откуда такое?»
В Авачу входила «Диана». Два дня назад, не успел на корабле смолкнуть колокол, отбивающий три полных склянки, одиннадцать часов, матрос на салинге крикнул:
— Земля!
Закрывавшая с утра горизонт дымка внезапно рассеялась. На безоблачном осеннем небосклоне как-то сразу обозначился далекий берег. Шлюп накренился, вся команда сгрудилась на левом борту.
— Подсмени меня, Петр Иваныч, на пару-тройку часов, лотового держи на баке, глубину меряй каждые полчаса…
На другой день слабый ветер несколько раз менял направление, к вечеру дождь перестал, «сквозь мрачность» опять открылся берег. Небо очистилось, со снежных камчатских вершин потянуло холодом. Но никто не уходил с верхней палубы. Головнин переоделся потеплее, приказал всем матросам на палубе одеть теплое белье и бушлаты.
— Сие вам не тропики, а российская зима подступает.
Команда переоделась, и опять все устроились поудобней на палубе, неотрывно вглядываясь в мрачноватые, но родные берега. «Камчатка представляла нам такую картину, какой мы еще никогда не видывали: множество сопок и превысоких гор с соединяющими их хребтами были покрыты снегом, а под ними чернелись вдали леса и равнины. Некоторые из вершин гор походили на башни, а другие имели вид ужасной величины шатров».
Лучи заходящего солнца высвечивали купола гигантских сопок, вытянувшихся далеко к горизонту. Ближе к берегу темное вечернее покрывало постепенно скрадывало очертания гор и ущелий, сплошь укрытых темным лесом.
Матросы поеживались, удивляясь невиданной раньше природе, балагурили:
— Будто в преисподней!
— То-то, видать, сам черт со своим войском расположился!
— В России такова не взвидишь. Кто-то рассмеялся:
— Матушка к нам задницей оборотилась. Прислушиваясь к матросским байкам, Головнин вдруг вспомнил далекие гардемаринские годы, романтическую пору юности.
— Не читывал ли ты, Петр Иваныч, Джона Мильтона в корпусе? — спросил он стоявшего в молчании Рикорда.
— Помню такого, англичанин будто. Листал когда-то его книжицу. Пригрезились мне тогда во сне не раз картинки адовы и сатана с крыльями.
— Вот-вот, о том и мне припомнилось нынче. Живописал там Мильтон в «Потерянном мире» про битву ангелов с сатаною. Так мне думается, что господь Бог, отправляя ангелов, лучше бы не избрал полем сражения для них нежели вот сию местность на Камчатке.
Видимо, в эти мгновения пришли на ум командиру «Дианы» строки знаменитого поэта:
Воитель Гавриил! Сынов моихВедите в бой, к победе: тьмы и тьмыВооруженных, рвущихся на брань,Моих Святых; они числом равныБезбожной, возмутившейся орде!Оружием разите и огнемБезжалостным, гоните за рубежНебес, от Бога и блаженства прочь,Туда, где ждет их казнь, в бездонный Тартар,Что бездною пылающей готовБунтовщиков низвергнутых пожрать!