Головокружение
Шрифт:
— Славненько, а? Ничего себе системка! — Уэрри подался вперед и с энтузиазмом то и дело посматривал вверх.
— Очень мило.
Хэссон пытался принять удобную позу на слишком мягком сиденье машины и одновременно изучал трехмерные пастельные проекции. Сходные методы управления движением испытывались в Британии в те дни, когда еще была надежда, что удастся оставить какую-то территорию за традиционными летательными аппаратами, но от них отказались, как от слишком дорогих и сложных. При наличии миллионов летающих над маленьким островом людей (причем многие из них яро сопротивлялись попыткам властей ввести регуляцию движения) решили, что разумнее всего ограничиться столбами с обозначением маршрутов и с цветными полосами, соответствующими
— Как себя чувствуешь, Роб? — спросил Уэрри. — Тебе чем-нибудь помочь?
Хэссон покачал головой.
— Я слишком долго ехал, только и всего.
— Мне сказали, ты совсем расшибся.
— Всего-навсего сломанный скелет, — ответил Хэссон, перефразируя старую шутку. — А вообще-то, что они вам рассказывали?
— Мало что Наверное, так лучше. Я всем говорю, что ты мой кузен из Англии, что тебя зовут Роберт Холдейн, что ты — страховой агент и поправляешься после серьезной автомобильной катастрофы.
— Звучит достаточно убедительно.
— Надеюсь. — Уэрри забарабанил пальцами по рулю, демонстрируя, свое недовольство. — Но все это как-то странно. Я хочу сказать: ведь в Англии отдельная Воздушная полиция. Я никогда не подумал бы, что вы можете связываться с чем-то серьезным.
— Так получилось. Мы с Ллойдом Инглисом разгоняли шайку молодых ангелов, а когда Ллойда убили… — Хэссон замолчал: машина немного вильнула. — Извините. Вам не сказали?
— Я не знал, что Ллойд погиб.
— Я это сам никак не могу осознать. — Хэссон уставился на дорогу, похожую на черный канал со снежными берегами. — Один из членов шайки оказался сыночком одного деятеля, весьма беспокоящегося за свою респектабельность. А у парнишки оказались бумаги, которые могли бы погубить папенькины инвестиции. Это долгая история, и запутанная…
Утомленный разговором Хэссон надеялся, что сказал достаточно, чтобы удовлетворить любопытство Уэрри.
— Ну ладно, забудем все это, кузен. — Уэрри улыбнулся и подмигнул Хэссону. — Я хочу только, чтобы ты чувствовал себя как дома и поскорее пошел на поправку. Ты прекрасно проведешь три спокойных месяца. Поверь мне.
— Верю.
Хэссон незаметно с благодарностью посмотрел на своего спутника. У Уэрри была спортивная фигура с мощными буграми мускулов, говоривших о природной силе, тщательно поддерживаемой тренировками. Казалось, ему доставляет неисчерпаемую радость идеальное состояние его мундира, что вместе с латиноамериканской внешностью делало его похожим на тщеславного молодого полковника какой-нибудь революционной республики. Даже то, как он вел машину — чуть агрессивно, чуть демонстративно — говорило о личности, которая чувствует себя в этом мире совершенно естественно и все трудности встречает с радостной уверенностью. Завидуя его безупречной психологической броне, Хэссон гадал, как это он забыл их предыдущую встречу в Уэрри.
— Кстати, — сказал канадец, — я ничего не говорил своим домашним — это Мэй, Джинни и мой парень Тео — о тебе. То есть, ничего, кроме официальной истории. Решил, что будет лучше оставить все это между нами. Так будет проще.
— Вероятно, вы правы. — Хэссон минуту подумал об этой новой информации. — А ваша жена не слишком удивилась, когда у вас ниоткуда возник совершенно новый кузен?
— Мэй мне не жена. По крайней мере, пока нет. Сибил ушла от меня примерно год назад, а Мэй со своей матерью приехала в прошлом месяце, так что все в порядке. И вообще, для них у меня могут быть кузены по всему белому свету.
— Понятно.
Хэссон почувствовал прилив беспокойства: ведь ему придется встретиться и жить
Обманчиво заурядный термин «нервное расстройство» объединял в себе множество проявлений физической опустошенности. Сознание же того, что он страдает классическим и излечимым заболеванием, ничуть не уменьшало силы их воздействия на психику. Сколько бы Хэссон ни говорил себе, что в сравнительно недалеком будущем он вернется в нормальное состояние, его подавленность и страхи оставались неумолимыми врагами, скорыми на нападение, цепкими, с трудом разжимающими жестокую хватку. Оказалось, что он эмоционально регрессировал и вновь переживает бури подросткового возраста.
Его отец Десмонд Хэссон был владельцем магазинчика в западной деревушке. Обстоятельства заставили его работать в городе, но он так и не адаптировался к своему новому окружению. Наивный, неловкий, болезненно стеснительный, отец жил жизнью безнадежного изгнанника всего в двухстах километрах от места своего рождения. Он был связан устаревшими взглядами на жизнь и вечно шептал на людях, дабы его непривычный говор не вызвал любопытных взглядов. Его женитьба на решительной городской девушке привела чуждый и непонятный мир фабрик и контор в его собственный дом, и он сделался замкнутым и необщительным. Для отца стало горьким разочарованием, что его сын легко и естественно воспринимал городскую среду, и долгие годы он пытался изо всех сил выправить то, что считал серьезным недостатком. Были долгие скучные прогулки по сельской местности (Десмонд Хэссон удивительно мало знал о мире природы, которую так любил), бессмысленные часы рыбалки в загрязненных речушках, скука насильственной работы в огороде. Юный Роб Хэссон все это любил, но попытки отца перекроить его натуру оставили реальные психологические следы.
Роб был общительным парнишкой и любил высказать свое мнение, и именно на этой почве происходили самые серьезные конфликты. Раз за разом его заставляли замолчать, унижали, опустошали упреками (всегда высказывавшимися обиженным полушепотом) в том, что в результате выбранного им образа действий люди будут на него СМОТРЕТЬ. Он вырос с насажденной в его подсознании уверенностью, что самым скандальным поступком было бы привлечь к себе снимание окружающих.
Были и другие поводы для самокритики, особенно связанные с сексом, но главной и самой неотвязной бедой, столь мощно осложнившей его жизнь, была необходимость казаться незаметным человеком. В колледже и потом, во время недолгой службы в армии, каждый раз, когда Хэссону надо было встать и обратиться к любому собранию, его преследовал и лишал уверенности образ полных паники голубых глаз и родительский шепот: «Все будут на тебя СМОТРЕТЬ!»
В конце концов Хэссон преодолел выработанный в нем условный рефлекс и
— поскольку отец его давно уже умер — считал, что навсегда избавился от него. Но удар нервного заболевания, похоже, расколол его взрослый характер, как стеклянную статуэтку. Казалось, отец вновь начинает одерживать теперь уже посмертную победу, возрождаясь в собственном сыне. Теперь Хэссону было чрезвычайно трудно поддерживать любой разговор, а мысль о необходимости войти в дом незнакомых людей наполнила его сердце ледяным страхом. Он мрачно смотрел на разворачивающиеся вокруг чужие снежные пейзажи и отчаянно мечтал снова оказаться в своей двухкомнатной квартирке в Уорвике, за запертыми дверями, в нетребовательном утешающем обществе телевизора.