Головоломка
Шрифт:
Все дети, стоящие вокруг, рассмеялись.
Апостольский топорик.
Мне самому до сих пор смешно, когда я вспоминаю об этом. Я даже когда-то рассказывал об этом папе, но он не понял, что здесь смешного, и я почти уверен, что теперь он уже и вовсе не помнит об этом случае.
Я люблю пустыню. В ней все кажется таким чистым и ясным: пространство между землей и звездами, лунные лучи на камнях, и даже пыль в пустыне кажется чище. А звуки! Дети из той школы, в которую я ходил, никогда не были в пустыне и думали, что там тихо. Это не так. Вовсе не так. Это тишина, когда можно услышать, как песок шуршит от движений ящерицы и как птицы садятся на камни. Там есть существа, переговаривающиеся друг с другом:
— Когда ты собираешься ложиться спать? — спросил папа однажды вечером, подняв голову от работы и словно только заметив, что я рядом. — Уже давно за полночь.
— Я знаю. Сейчас пойду, только прочитаю еще несколько страниц.
— Ну, хорошо. — Он наклонился к ноутбуку со спутниковым Интернетом. — Мне надо отправить несколько писем по электронной почте, но, когда я закончу, нам уже действительно будет пора ложиться.
Мой папа археолог. Он говорит, что он просто человек, которому посчастливилось заниматься именно тем делом, которое удается ему лучше всего. Его специализацией был Ближний Восток. Три года назад он отправился в Сирию и нашел там целую кучу старинного оружия, увидев которую все работники Британского музея чуть не свихнулись от радости. Затем отец был в Иордании, в месте Кумран. Там много wadis — высохших речных русл, где когда-то в древние времена стояли города. Мне кажется, раскопки были очень скучными. Попадались только горшки и сельскохозяйственные инструменты. Тесло — такая штука, чтобы обстругивать доски на крыше дома. И ничего больше. Никаких мечей или наконечников копий, как на раскопках в Сирии.
Я продолжал читать, надеясь, что папа забудет обо мне, углубившись в свои горшки. Но желтый свет лампы, подключенной к походному генератору, становился все тусклее, и глаза уставали. Нужно было увеличить силу тока, но, если бы я попросил об этом папу, он явно отправил бы меня в постель. В этот самый момент полог палатки поднялся, и на пороге появился один из иорданских коллег папы.
— Джеймс, — сказал профессор Ахмед, — у нас гость.
Папа приподнял брови:
— Гость в такой час?
Но лицо профессора Ахмеда оставалось серьезным, и папа резко спросил:
— Что такое?
Я точно знал, что в этот момент он подумал, что это террористы или бандиты, словом, повод для беспокойства.
Должно быть, профессор Ахмед почувствовал в голосе папы тревогу, потому что поспешил объяснить:
— Ничего страшного, Джеймс, — это просто мальчик-пастух. Он сказал, что хочет видеть тебя.
— Боже ты мой! Он что, еще не спит?
Профессор Ахмед пожал плечами и улыбнулся:
— Ну, он же пастух. Ему надо пасти коз.
— А, ну да. Конечно же. Приведи его сюда, хотя я даже не представляю, что… Неважно, веди его сюда.
Профессор поднял полог палатки повыше и махнул рукой куда-то в ночную пустыню.
— Taal hinna, — крикнул он кому-то в темноту, что означало «иди сюда».
В палатку вошел арабский мальчишка. Он был примерно моих лет, может быть, немного постарше. У него было худое лицо с большими карими глазами, и он тут же окинул меня уничижительным взглядом. «Чертов нахал!» — подумал я. Как и я, мальчишка не широк в плечах. Он был худым и гибким, особенно сильно выпирали кости на запястьях и лодыжках. Его лицо, руки и босые ноги толстым слоем покрывала
Смерив взглядом мальчишку в шортах до колен и футболке с фотографией рок-группы Arctic Monkeys, он снова повернулся к папе.
Перед нами стоял мальчик, которого нелегко смутить. У него был настолько взрослый взгляд, что он выглядел по крайней мере вдвое старше своих лет. Позже я узнал, что, в отличие от меня, он немало перенес и рано повзрослел.
В руках мальчишка держал большую урну, на вид довольно увесистую. Он поставил ее на землю и посмотрел папе в лицо, одновременно снимая рваную тряпку, которая была обмотана вокруг его головы. В этот момент кто-то крикнул профессору Ахмеду, что один из верблюдов заболел. Я был очень доволен собой: моих знаний арабского хватило для того, чтобы понять фразу. Профессор что-то проворчал себе под нос.
— Прошу прощения, Джеймс.
— Ну конечно же, иди! — сказал папа. — Я поговорю с этим парнем.
Когда Ахмед вышел из палатки, пастух заговорил хриплым шепотом:
— Сэр, я принес вам кое-что очень ценное. Очень старое.
— Для пастуха ты очень хорошо говоришь по-английски, — сказал ему папа. — Где ты учил язык?
Мальчишка немного напрягся.
— Мой отец был учителем, — сказал он. — В одной школе в Аммане. Он научил меня хорошо говорить по-английски.
— Действительно, научил неплохо.
Казалось, мальчик хотел полностью прояснить этот вопрос:
— Мой отец погиб, несчастный случай. У меня нет матери — она умерла, когда я родился. Меня послали сюда, здесь живет мой дядя.
— Твоему дяде принадлежат отары овец?
— Мой дядя — богатый человек, у него большой дом. Но он не любит меня, поэтому и послал на ферму. Мне приходится работать на фермера.
— Понятно. Ну а что ты мне принес? Эту замечательную урну? Это действительно ценная штука…
По папиному тону я понял, что он сочувствует этому иорданскому мальчику. А я лично очень сомневался, не сочинил ли мальчишка всю эту слезливую историю прямо на ходу, чтобы разжалобить папу и получить побольше денег. Может, этот горшок чего-нибудь и стоил, а может, нет, но папа все равно собирался купить его. Он присел и начал изучать горшок, ощупывая его руками и проводя ногтем по узору.
— Этот орнамент… — начал он, но мальчишка его перебил:
— Не сам горшок, сэр. Там кое-что внутри.
Папа взглянул на него, изучая его лицо в тусклом свете лампы.
Я выскочил вперед, так как мне послышалось нечто похожее на стрекот сверчка.
— Змея?! — воскликнул я. — У тебя там змея?
Не знаю, почему я сказал именно про змею, но змеи всегда были для меня особыми животными. Местные жители часто ловили змей и носили их в таких горшках. Не то чтобы я боялся змей. То есть я, конечно, немного побаиваюсь их, особенно ядовитых, но меня к ним влечет. Как они скользят в песке, двигаясь безо всяких усилий. А эти узоры на их спинах, которые сверкают в солнечном свете!
Мальчик повернулся и снова посмотрел на меня. В его взгляде читалось неприкрытое презрение.
— Змея? — переспросил он. — С чего бы мне приносить змею?
— Не знаю, — тихо ответил я, пожимая плечами. Затем окинул его презрительным взглядом, который я так хорошо натренировал в школе. — Ладно, сдаюсь. Так зачем?
— А ну-ка прекрати, Макс, — сказал папа. — Где твои манеры?
После этого они оба больше не обращали на меня внимания, мальчишка обращался только к папе.
— Пожалуйста, сэр, загляните в эту урну. Там вы найдете шкуры. Козлиные шкуры. А на них письмена. Я нашел их в пещере в горах. Там их двенадцать, сэр. Письмена выглядят очень, очень древними. Даже я, сын учителя, не смог их прочитать.