Головоломка
Шрифт:
Илана осенило.
– Душа. Я уверен – душа!
Его била дрожь. Ничего не случилось, и он криво улыбнулся.
Треск. Разряд. Жестокий как молния. Илан не закричал, даже челюсти расцепить не сумел.
– Неверно. Нужное слово – загадка.
Илан поднял голову. По куртке ползла капля слюны. Голос стал бесплотным, звучал как будто через вату.
– Осталось два слова. Два, вы меня слышите? Не ошибитесь. Прилагательное «свирепая». Назовите существительное. Не торопитесь.
Думать
– Животное, – пролепетал он.
– Собака! Верное слово – собака!
– Нет… Прошу вас…
Лампа затрещала и погасла. Илан забился как в падучей, а когда ток отключили, не смог даже головы поднять, как будто все его мышцы превратились в тряпки. Перед мысленным взором возник образ отца, сидящего на краю кровати и читающего Библию: он тихонько переворачивает страницы, свет ночника падает на его лицо.
Илан едва расслышал десятое слово: «бодрствующий» – пробормотал что-то нечленораздельное, и его скелет взорвался, разлетелся на тысячи мелких кусочков.
Перед тем как телесная оболочка отказалась служить ему, а сознание погасло, мозг заработал в полную силу.
35
У Илана подкашивались ноги, он привалился к стене, чтобы не упасть.
Один из шедших впереди мужчин, высокий тип с сутуловатой спиной, обернулся и подошел к нему. У него было странное лицо с широко расставленными глазами и толстыми губами.
– Хотите выйти на воздух?
– Нет, спасибо, со мной все будет в порядке.
Неоновая лампа на потолке не горит, коридор сужается каждые пять метров и напоминает раструбное соединение. Илану кажется, что он попал в утробу чудовищного зверя. На нем черная рубашка и брюки того же цвета, обут он почему-то в тяжелые туристские ботинки. Рука, которой он упирается в стену, кажется мертвенно-бледной. Он прижимает ее другой ладонью, чтобы унять дрожь.
Он не может уйти: сближающиеся то и дело стены действуют как мускулы пищеварительного тракта рептилии, вынуждая его двигаться вперед.
Сопровождающие уже миновали какую-то дверь, двое из них – полицейские, третий – патологоанатом в голубой униформе. Каждое движение дается Илану с трудом, он борется с собой, делает глубокий вдох и морщится от отвращения. Здесь у смерти есть не только лицо, но и запах, она воняет искалеченной плотью и кишечными газами. Илану кажется, что эта вонь пропитала его легкие, навечно въелась в кожу.
Он открывает одну дверь, проходит через тамбур, толкает другую, шагает через порог и видит на противоположной стене большие круглые часы. Они показывают 4:10, но самое странное заключается в том, что секундная стрелка крутится
Время искривилось.
В глубине комнаты стоит стеллаж размером два метра в высоту и три или четыре – в ширину, разделенный на ячейки с дверцами, в каждой лежит покойник. Шестьдесят мертвецов в обезличенных гробах ждут, когда ими займутся. Мужчины, женщины, молодые, старые… Обстоятельства смерти каждого объявлены подозрительными и нуждаются в проверке.
В помещении очень холодно, с легким свистом и гудением работает вентиляция, но запах разлагающихся тел впитался в стены и мебель. Смерть убить нельзя.
В центре комнаты, на скучно-сером линолеуме стоят два оцинкованных стола на колесиках, на каждом лежит прикрытое зеленой простыней тело, на одной Илан замечает пятна крови.
На него смотрят два человека, третий – молодой полицейский лет двадцати – уставился в пол и будто окаменел. Сцепил зубы и крутит кольцо на пальце.
– Должен вас предупредить, зрелище очень тягостное, – говорит усатый, старший по возрасту полицейский. – Лицо сильно пострадало, так что не торопитесь, смотрите внимательно и, если сможете опознать, скажите. Чтобы продвигаться в расследовании, мы должны быть уверены, что идентифицировали личности погибших.
Помолчав несколько секунд, он спрашивает:
– Готовы?
Илан молча кивает.
Полицейский делает знак врачу, и тот отворачивает простыню.
На женщине темно-синее платье и легкий кардиган, наверное белый – был белым, теперь он весь в пятнах и разодран в клочья. Илан видит ее босые ступни и отворачивается, не в силах сдержать слезы. Он зажимает рот ладонью, вздрагивает всем телом и произносит сдавленным голосом:
– Это она… Моя мать.
Илан не знает, куда девать глаза, на покойницу он смотреть не может.
– Это она. Это она. Это моя мать. Да, это моя мать.
Простыня плавно опускается на мертвое лицо: в порезах все еще блестят осколки стекла. Судебный медик постарался хоть как-то привести тело в порядок, но голова сильно изуродована – череп проломлен до лба, волосы склеились от засохшей крови.
Врач подходит к второй каталке и повторяет процедуру.
Илан видит отца. Его лицо почти не пострадало, только на щеках и лбу остались мелкие порезы. Глаза закрыты, он выглядит умиротворенным, почти красивым. На нем голубая рубашка, «перечеркнутая» по диагонали темным следом, который почти выжег ткань.
Взгляд Илана скользит по простыне. Он замечает, что на уровне ног покрывало плоско лежит на столе, и понимает, почему врач открыл тело только до пояса.
Из его груди рвется глухое рыдание, он выдыхает, собрав последние силы:
– Это мой отец. Да, это он. Это мои родители…
Патологоанатом бросает на него взгляд, полный сострадания, и прикрывает тело. Илану плохо, он боится упасть, голова кружится. Внутри образовалась пустота, через которую безвозвратно утекает время. Свет неоновой трубки расплывается, но секундная стрелка часов движется в правильную сторону. Он ничего не может понять.