Голубь над Понтом (сборник)
Шрифт:
– Не запятнай себя опрометчивым поступком.
– Разве ты не слышала, какие обвинения возводят на этого безумца. Они кричат как одержимые.
– Громкие голоса еще не доказательство истины.
– Чего же ты хочешь от меня?
Анна подумала и, наклонившись еще ниже к мужу, сказала:
– Пусть его осудят на заключение в темнице.
– Это хорошее решение. А потом мы увидим, как поступить.
Генрих вздохнул с облегчением.
Король был в отсутствии. В тот вечер трапезу Анны разделили епископ Готье и Милонега. Ужин приходил к концу. Епископ, в самом благодушном настроении, допивал вино из стеклянного
– Он утверждает, что универсалии существуют в реальности, – горестно говорил Готье.
Анна слушала его, пытаясь пробраться в чащу этих хитросплетений. Милонега думала о чем-то своем, рассеянно доедая кусок пшеничного хлеба.
– Но скажи мне, милостивая госпожа, – издевался Готье над невидимыми врагами и даже хихикнул от уверенности в своей правоте, – скажи мне, где находятся эти универсалии! Пусть покажут мне их, как Фоме Неверному. Я не поленюсь карабкаться на самую высокую гору, если они там, чтобы прикоснуться к ним, потрогать руками, убедиться в их существовании собственными глазами!
Епископ глотнул вина и, с осторожностью ставя хрупкий бокал на стол, сказал, глядя вдаль:
– А, по-моему, это только пустой звук, дуновение ветра. Постигаешь ли ты мои слова, госпожа?
Анна ответила, что постигает. По взволнованному лицу королевы можно было заметить, что ее радует восхождение по лестнице мудрости. Еще одна ступенька преодолена, чтобы приблизиться к пониманию вещей! Каждый раз, когда она слушала Готье, у Анны было такое ощущение, точно она поднималась на высокую гору, откуда открывается вид на земные красоты. Она не читала книг, что тихо, храня какую-то тайну, стояли на полке у епископа, – ни аристотелевского трактата «Об истолковании», ни сочинений Боэция или Сенеки, но умела как никто внимать словам Готье Савейера, и старик любил развивать перед королевой свои затаенные мысли, если поблизости не торчали лопоухие соглядатаи.
Бокал был пуст, епископ умолк и поставил его на стол. Погруженная в созерцание мира, который медленно раскрывался перед нею, королева не догадалась позаботиться о том, чтобы подали еще один кувшин вина; но, заметив, что епископ грустно рассматривает искусное произведение итальянского стеклодува, встрепенулась и позвала чернокудрого полусонного пажа. Мальчик стоял у двери, бессознательно придав своему телу милую позу.
– Гильом, – сказала королева, – ты принесешь из погреба вина и потом можешь удалиться. Вижу, твои глаза слипаются от дремоты.
Смакуя реймское вино, рождающее у глупца сонливость или желание затеять драку, а у мудреца – щедрость мысли и яркость восприятия, и не опасаясь, что его осудят здесь за ересь, епископ Готье, предавший по слабости плоти Беренгария Турского и Брюнона, с которыми у него было много общего в помышлениях, но уже предчувствовавший в ослином реве глупцов какие-то далекие рассветы, рассказывал королеве обо всем, что ему приходило в голову.
– Тебе известно, милостивая госпожа, что я учился у прославленного Герберта. Потом изучал теологию у Фульберта Шартрского и от обоих узнал многое. Но разве может человеческий разум постичь и вместить все знание мира?
Анна с грустью посмотрела на учителя. Его тучное тело напоминало развалину.
– Один человек, имя которого я не припомню сейчас, – вздыхал Готье, – сообщил мне, что где-то очень далеко на Востоке, в стране, которая называется Бухара, не то умер, не то еще живет некий замечательный ученый. Его зовут, если мне не изменяет память, Авиценна. Будто бы он написал трактат под названием «Книга о выздоровлении»… Говорят, что прочитавший это сочинение может продлить свою жизнь до бесконечности.
– Ты хотел бы жить возможно дольше?
– Да, как папа Сильвестр.
– Ах, никому не хочется расставаться с земным существованием!
– Нет, у меня особые соображения.
– Все люди смертны… Но о чем ты хотел сказать?
– Увы, по моим великим прегрешениям мне уже уготовано место в аду. А там препротивно. Вот почему я не спешу покинуть сей мир. Впрочем, может быть, я встречу в преисподней некоторых грешников, с которыми будет занятно побеседовать. Например, Аристотеля! Хе-хе!
Анна не знала, говорит ли епископ серьезно или шутит под влиянием выпитого вина. Самой же ей не хотелось думать о смерти.
– Я вспоминал об этом бухарском ученом, когда мы с тобой беседовали о Беренгарии. Как и наш турский еретик, он утверждает, что мир вечен и никем не сотворен.
– Откуда они знали друг друга?
– Едва ли Беренгарии читал Авиценну. Я сам только случайно услышал об его книге. Но это носится в воздухе.
– Разве не осудил собор подобные мысли? – строго спросила Анна, опасаясь, что Готье опять станет говорить предосудительным образом.
Однако епископ успокоил ее плавными движениями рук:
– Не опасайся ничего! Я отвергаю эту ересь. Хе-хе!
Королева не очень-то поверила ему, видя, как поблескивают у старика глаза. В них светились лукавые огоньки. Но каким образом он мог соединять в себе огромную ученость с неизменно веселым настроением? Она же читала книги о любви, и такие повести родят в сердце печаль.
Когда тучный епископ удалился, Анна подумала, что иногда бессмертная душа пребывает в жире и все-таки она как жемчужина, а во многих красивых телах души как пар. Значит, имеет значение не телесная красота, а духовная? Но чей-то голос, – может быть, то был голос вездесущего сатаны, – шептал ей, что важнее всех книг и философий любовь. Анна сплела пальцы и потянулась так сильно, что хрустнули суставы. В окно она увидела, что над Парижем поднималась огромная луна.
Как обычно, Милонега помогла Анне раздеться и уложила ее в постель. В такие часы, заплетая рыжие косы, Анна имела обыкновение разговаривать со своей наперсницей о всяких житейских пустяках.
– Знаешь ли ты, как поживает Елена? – спросила она Милонегу о подруге детства, что жила теперь в далеком замке, народив мужу кучу детей.
– Елена живет, как все живут.
– Как все?
– Хлопочет по хозяйству. Плачет порой в своей каменной башне.
– Откуда ты знаешь?