Голубая кровь
Шрифт:
Мальчик пауков не просто опасался, он их уважал и даже любил, хотя слова «любовь» и «уважение», многажды повторяемые Матерью в когда-то бывшей жизни, не ассоциировались у него с теми чувствами, которые он периодически испытывал к той или иной живой твари. Во всяком случае, пауки нравились ему немного меньше Матери, но гораздо больше Девочки. А теперь, когда он остался один-одинешенек, нравились больше всего.
Внезапно ему показалось, что его взяла за голову чья-то большая, сильная, но бесплотная рука. Это было жуткое ощущение — впервые в жизни враг подкрался столь близко, проявил себя столь явно и остался столь неуловимым. Нечто похожее Мальчик испытал, когда спасался в норе степного окка от безжалостного ночного хищника, но тогда хищник существовал не только в подспудных ощущениях, воплощался
Этот пах ужасом, который испытывал человек, и больше ничем.
Зато пахло чьим-то незримым присутствием.
И Мальчик внезапно подумал, что так мог бы проявить себя тот, кого Мать звала Богом и к кому обращалась в исступлении и горе, распахнув глаза в пустоту прожорливого пространства.
Он даже пощупал воздух вокруг, не доверяя своим ощущениям, но никого не обнаружил. Давление на затылок между тем возрастало, и Мальчик почти сразу понял, что его понукают идти вперед быстрее, нежели прежде, а вместе с ним ускорили свой бег и бесчисленные толпы мохнатых и многоногих тварей.
Они двигались в неизвестную сторону очень долго, свернув с привычного и единственного, по сути, пути. И совершенно неизвестно, в какой неуловимый миг, подчиняясь чужой воле, пауки окружили человека и погнали его туда, где нетерпеливо ждал… Бог(?).
Мальчик не мог ступить ни вправо, ни влево. Несмотря на всю толщину и плотность мозолей, любой паук с легкостью прокусил бы его жалкую плоть. А когда он все же делал робкую попытку свернуть хоть на шаг в сторону, они приостанавливались, вставая на задние лапы, и показывали ему свои темные, тускло блестящие клыки. И он знал, что это не пустая угроза, не суетливое запугивание со стороны маленького существа, желающего казаться сильным, — но предупреждение того, кто на самом деле является хозяином положения.
В отличие от подлых и скорых на расправу падальщиков, пауки никогда не пускали в ход свое смертоносное оружие, если в том действительно не было необходимости.
Мощная, тихо шелестящая волна влекла его за собой очень долго. И чем дольше он шел, тем ощутимее становилось прикосновение невидимой холодной ладони к затылку, к самой нежной коже под буйной гривой нечесаных грязных волос, в которых запутались щепочки и сухие травинки. И именно от этого слегка щекочущего касания, легкого, как ветерок, но куда более постоянного, Мальчик чувствовал себя особенно беззащитным.
Удивляло же его то, что пауки, столь ревностно охранявшие его на протяжении всего пути, нисколько не препятствовали ему совершать безнаказанные убийства: он вполне мог наклониться и выхватить из этого бесконечного шевеления и мелькания конечностей какую-нибудь несчастную тварь, которая становилась покорной жертвой, едва попадала к нему в руки. Ни попытки защититься, ни вспышки агрессии. Только зудели и чесались ладони, кожа на которых была обожжена ядом паучьих покровов. И внезапно Мальчик понял: пауки кормили его, чтобы он мог живым добраться туда, куда приказывал доставить его невидимый господин.
Слово «господин» вспыхнуло где-то на самом краю его памяти и легко встало на свое место в том мире Хаоса, которым был разум Мальчика.
Солнце кренилось к горизонту где-то в стороне.
Это пугало его.
Он привык, чтобы мертвец, которым всегда представлялся ему закат, валялся за спиной, не пугая живущих. И вот когда последние лучи, как слабые ручонки недоношенного урода, вцепились в землю, когда по ней поползли синие, серые и сиреневые тени, изломанные и жуткие, но и великолепные в своем исковерканном совершенстве, — пятна тления на скорбном лике, — Мальчик увидел Его.
Существо покоилось на нагромождении камней, сразу поразивших человека своим непривычным цветом, желтых и прозрачных, словно капли яда, сочащиеся с хоботка чельна, осы-убийцы; и эти камни образовывали то, что задолго до рождения Мальчика на этой планете называли «троном»: местом, занимать которое могли только самые могущественные и великие.
Никогда прежде Мальчик не видел ничего и никого подобного Ему .
Более
Мальчик застыл в немом благоговении, забыв даже об ужасе, какой полагалось испытывать ему при виде столь могущественного иного, которому он никогда не смог бы дать достойный отпор, буде существо пожелает причинить ему вред. Он на какое-то время забыл и о пауках, сопровождавших его на протяжении всего этого долгого пути, а когда вспомнил и бросил взгляд окрест, то снова испытал шок.
Он не смог бы точно сказать, сколько пауков собралось в этой долине, залитой синим светом заходящего солнца: столько, сколько звезд появлялось в ясную погоду на многоглазом небе; столько, сколько травинок росло по берегам мелких ручьев; столько, сколько микроскопических острых колючек может впиться в кожу безумца, забредшего в заросли чузарис. А кроме них в долине скопилась еще неописуемая масса других столь же могущественных и совершенных существ — это скорпионы темным шевелящимся озером окружали Его трон. Их плотные хитиновые панцири при столкновении издавали легкий, едва слышный стук, но поскольку скорпионов было неисчислимое множество, то звук напоминал скорее отдаленный грохот и звучал очень грозно. Словно боевую песню исполняли эти безжалостные твари, провожая в последний путь величайшего из ныне живущих.
Почему Мальчик подумал о последнем пути, он и сам не знал.
С восторгом и неизведанным прежде трепетом он смотрел, как мириады хищных существ становятся в молитвенные позы, поднимая к равнодушному небу верхние конечности, как издают странные шипящие и скрежещущие звуки, никогда прежде не слышанные Мальчиком, как стучат клешнями и клацают могучими клыками.
И внезапное давление на плечи заставило человека опуститься на колени, став еще одним поклоняющимся господину из тысяч и тысяч в толпе, — и прозрачная, прохладная, ароматная, как свежайшая вода, сила хлынула в его тело. Оно стало не привычно могучим и легким, оно слушалось даже малейшего импульса, исходившего от мозга, но сознание Мальчику изменило — свернулось клубочком где-то в уголке, и его мозг приливной волной затопили чужие мысли и воспоминания…
2
…Он стоял у подножия высокого холма, на котором был возведен самый красивый, изысканный и непохожий на иные город этого мира. Он стоял плечом к плечу со своими братьями — такими же, как и он сам, воинами, — а внизу, в долине, лежавшей перед ними будто ладони, сложенные горстью, копошилось неисчислимое вражеское войско.
Он и его братья были великими и непревзойденными воинами, но они наверняка знали, что даже самого искусного и опытного можно задавить числом — ибо не выстоит ничто живое перед лицом разгневанной природы: погибнет под обвалом; захлебнется в великанской приливной волне, что калечит океанские берега; исчезнет во всепоглощающем пламени вулканов. Те, кто шел сейчас против них, были слепы и неразумны, жестоки и коварны, как сама природа этого пространства. Но, обреченные умереть, воины не помышляли о бегстве, и он тоже не помышлял. Ибо за их спинами, доверчивые и беззащитные, находились жители Города, которых они были поставлены защищать.