Голубая лента
Шрифт:
Рядом сидела его племянница мадемуазель Жоржетта Адонар в очень откровенном вечернем туалете и большими миндалевидными глазами бесцеремонно разглядывала входящих в «Риц» гостей. Ее платье напоминало розовую раковину в три яруса, из которой тянулась вверх нежная шейка, увенчанная лукавой кошачьей головкой с прихотливо вьющимися черными локонами; казалось, это голова сказочного зверька, с любопытством взирающего на мир. Щеки ее были очень мило подрумянены, а кончик розового язычка кокетливо облизывал ярко накрашенные губы.
Жоржетта улыбалась таинственной и неопределенной улыбкой, которая одновременно могла означать и восхищение и насмешку. За этой улыбкой скрывалась безграничная алчность. Иногда ее тонкие, очень белые руки судорожно вцеплялись в подлокотники кресла, она выпрямлялась
Голос министра жужжал, точно встревоженный рой плеч. Он надоел Хенрики, и директор пользовался всякой возможностью, чтобы шепнуть Жоржетте какое-нибудь замечание о проходящих мимо пассажирах. Он знал всех и вся и любил щегольнуть своим язвительным остроумием.
— Видите того высокого прихрамывающего мужчину, мадемуазель Адонар? — шептал Хенрики. — Это мистер Гарденер, из Питтсбурга. Он владеет крупными угольными шахтами.
— Почему же у него такой угрюмый вид? — спросила Жоржетта.
— Наверное, от забот. Сейчас он идет в «Риц», съест там два яйца всмятку или чуточку салата из красной капусты. Затем выпьет стакан виши. Богатство — это сущее проклятье, поверьте мне!
Жоржетта разразилась звонким, кокетливым смехом, но тут же притихла.
— Константинополь! — жужжал голос министра. — Вечные претензии русских. Какие нелепые политические иллюзии у этих варваров! Как может Россия претендовать на Константинополь, спрашиваю я вас? Я не доверяю русским! А турки? Турции нечего совать свой нос в Европу. Когда я был премьер-министром, я вел войну, вы это знаете, — сказал Лейкос с глубоким вздохом, и его красноречие вдруг иссякло, а восковые пальцы стали обиженно расчесывать седую бородку клинышком. Он ожидал встретить восторженный взгляд Хенрики, а тот даже не слушал его. Он по-прежнему был занят Жоржеттой.
— Вот идет миссис Салливен с дочерью, — почтительно привстав, шепнул он Жоржетте.
Жоржетта приняла равнодушную и надменную позу, капризно вскинув подкрашенные брови.
— О! — проронила она. Какое ей, собственно, дело до этой миссис Салливен? Какое ей дело до этой старой ведьмы с ее сказочным богатством, добытым, как говорят, довольно сомнительным путем? Гм… Никакого!
Миссис Салливен с дочерью двигались по бесшумным, покрытым губчатой резиной дорожкам зимнего сада. Миссис Салливен была особой во всех отношениях примечательной. Она носила греческую прическу — искуснейшее сооружение из мелких локонов-колокольчиков. Волосы были выкрашены в рыжий цвет с ярким красноватым оттенком, и локоны блестели, словно золотые рыбки. Если смотреть на нее сзади, голова и шея казались очень моложавыми, но миссис Салливен приближалась к шестидесяти. На ее продолговатом набеленном, неподвижном, как маска, лице не было ни единой морщинки. Небольшой тонкий рот был подкрашен помадой того же цвета, что и волосы. Почти всегда опущенные веки были подведены, и когда она их поднимала, на вас глядели злые серые глазки, которые в минуты гнева метали зеленые искры. Из-за ужасающей худобы, которую не могли скрыть ни дорогая вышитая китайская накидка, ни драгоценные камни, она скорее походила на привидение, сошедшее со сцены китайского театра, чем на живое существо.
Грейс Салливен, которую все звали Китти, стройная, хорошо сложенная блондинка, ростом была немного повыше матери. У нее было прелестное бледное, чуть поблекшее лицо с розовыми ноздрями, розовыми ушными мочками и таким же розовым ртом, который она часто кривила в презрительной усмешке. В ее томных голубых глазах была нежность, усталость и даже благодушие. Знаменитая Китти Салливен — ее в Америке знал каждый — была дважды замужем, вокруг нее ходили сотни скандальных слухов. Она насмерть задавила двух человек автомобилем, а в прошлом году из-за нее отравилась одна красавица актриса. За дамами следовали трое
Хенрики склонился перед дамами в смиренном поклоне.
— Алло! — промолвила старая Салливен и, не останавливаясь, небрежно протянула ему кончики пальцев. Китти же Салливен обменялась с ним несколько шутливыми фразами и в то же время с интересом разглядывала Жоржетту своими голубыми глазами. Жоржетта не поняла того, что она говорила, но голос Китти показался ей приятным.
— Миссис Салливен? — благоговейно прошептал Лейкос и машинально поклонился вслед уже отошедшим дамам. Он вздохнул.
— Наследницы банкирского дома «Салливен и Моррис», — сказал Хенрики.
— О, знаю, знаю. Старую даму я узнал по фотографиям. Говорят… я даже слышал… В какую сумму оценивается их капитал?
— Разве его можно оценить? — пожал плечами Хенрики. — Это бессмысленная затея!
Лейкос опять вздохнул, исполненный неподдельного восхищения и благоговения.
— Понимаете, ли, mon ami [5] , знакомство с ними имело бы для меня величайшее значение.
5
Мой друг (франц.).
Да, Хенрики прекрасно это понимал. Бывший премьер-министр пустился в путь через океан по поручению своего правительства, чтобы раздобыть в Америке заем для своей страны.
Жоржетта смотрела вслед дамам Салливен и трем сопровождавшим их элегантным мужчинам. Она чувствовала, что у нее пылают щеки, плечи, все тело. Она была как в лихорадке. Ее широко раскрытые глаза превратились в сплошные зрачки, и в них отражались огни ламп. Перед нею проходил высший свет. Новый мир! А ей дозволено лишь одним глазком заглянуть в него. Жоржетте, сыгравшей в Комеди Франсез две незначительные роли, этот мир казался раем. Одни кольца на руках у этой рыж, ей ведьмы, у этого пугала, одни только кольца навсегда освободили бы Жоржетту от всех забот. А что она, Жоржетта Адонар, в сравнении со всем этим? Rien! [6] Какие у нее богатства? Разве что несколько дешевых платьишек, лестью выклянченных у этого старого, болтливого дурня, который доводится ей каким-то дальним родственником. Жоржетта вдруг побледнела, сосредоточилась. Но никто не знает ее, никто! Никто понятия не имеет, на что она, Жоржетта Адонар, способна! Она пробьет себе дорогу, дайте ей только ступить на землю Америки! Ее ничто не устрашит. Всеми правдами и неправдами она добьется своей цели. Это звучало как клятва, которую она мысленно давала самой себе. Ее лицо приняло хищное выражение, и, спохватившись, она испуганно оглянулась — не заметил ли кто?
6
Ничто! (франц.).
И в тот же миг, вполне овладев собой, Жоржетта обратилась к профессору Рюдигеру, известному физику, который молча сидел в кресле подле нее:
— В оранжерее голоса звучат удивительно нежно, прозрачно, не правда ли?
Профессор Рюдигер рассеянно скосил на нее синие по-мальчишески задорные глаза.
— Как вы сказали? О да, вы правы. — Он посмотрел вверх. — Стекло не колеблется, растения не колышутся, здесь нет резонанса. Вы абсолютно правы. — И, вытянув длинные ноги, Рюдигер опять погрузился в молчание. Вызвать его на разговор было совершенно невозможно. Время от времени он приподнимался в кресле и с любопытством гимназиста разглядывал все вокруг. Дорожка, проложенная через оранжерею и имитирующая римскую мозаику, оказывается, резиновая! А этот стеклянный купол, магически мерцающий, словно ночное небо в тропиках, — как это сделано? Но больше всего его заинтересовали весело журчащие маленькие фонтаны и каскады. Где у них сток? Он не мог никак разгадать эту загадку и решил завтра же расспросить механиков.