«Голубая магнолия»
Шрифт:
Я увидел, как она завернула за угол, и тут одна мысль пришла мне в голову.
Завтра?! Она же, наверное, имела в виду сегодняшний день!
Классическая сцена со шляпой. Вечный треугольник. Женщина должна выбирать между двумя хорошими мужчинами, и она должна выбрать не того. Они все это знают. И симпатизируют Богарту, который вынужден поставить свои обязанности выше собственных чувств.
– Ты должна выбрать.
Никогда прежде Хепберн не играла так хорошо, как в этой сцене. Этот потерянный взгляд темных глаз. Тревога и боль. Богарт, уставший от жизни, но все понимающий.
Моих рук дело.
Богарт стоит у двери. Возле вешалки для шляп.
– Черт. Не могу найти свою шляпу.
– Она висит возле двери, - кричит голос из-за ширмы.
– Андерсон!
Вы можете видеть удивление на моем лице, там, на экране.
Богарт настоящий профессионал. Он игнорирует голос. Грант стискивает зубы.
– Мы пришлем ее по почте, - говорит он.
– В этом нет нужды, - продолжает голос из-за ширмы.
– Шляпа прямо рядом с ним. Отличная, коричневая, которую она купила ему на Майорке, помнишь? Прямо рядом с красным беретом моей жены.
Начинает звонить телефон. Я слишком шокирован, чтобы ответить. Богарт только что взял свою шляпу и собрался уходить с застывшим выражением лица. Сцена была уничтожена. Фильм был уничтожен. Андерсон за это заплатит.
Любой когда-либо снятый фильм демонстрируется каждый день. Каждая записанная песня проигрывается, каждая картина, каждая книга в той или иной степени задействованы в индустрии развлечений. Корпорации развлечений уверяют, что все они заложены в двадцатичетырехчасовую ежедневную ротацию в камерах развлечений. Все они. От гениальных до позорных. Вся культура последних двадцати столетий непрерывно транслируется на весь мир. И что, наш опыт стал богаче?
Нет. Нет, когда такие идиоты, как Андерсон, звонят мне посреди ночи и спрашивают: «Ну как, тебе понравилось? Полагаю, это придаст сцене больше… пикантности».
– Понравилось?!
– кричу я в ответ.
– Да ты уничтожил всю сцену! Ты лишил фильм смысла!
– Я сделал его лучше. Он нуждался в хорошем конце.
– Что?
– выдавил я.
Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы ко мне вернулся голос, и затем начал очень терпеливо объяснять:
– Андерсон. Весь смысл фильма в том, что жизнь порой жестокая штука. Иногда даже правильное решение делает нас несчастными, но мы все равно принимаем его, потому что иначе и быть не может. Правильное решение. Фильм этот - девяносто блистательных минут взлетов и падений человека. И конец может быть только несчастливым.
– О нет, - энергично заявил Андерсон.
– Нам всегда нужен хороший конец.
– Андерсон!
– закричал я.
– Ты самоуверенный идиот! Кто дал тебе право менять оригинальную идею?
– Да брось ты, - сказал Андерсон.
– Это просто обязанность каждого современного художника делать прошлое лучше. Только путем постоянной переработки произведение искусства может в конечном итоге достичь совершенства. Ты думаешь, ты первый воспользовался «машиной времени»?
– Андерсон, что ты несешь?
– Я снова возвращаюсь к преобразованию «Голубой магнолии». И Эмеральд Рейнбоу со мной.
– Послушай… - крикнул я, но было уже поздно. Он повесил трубку.
Я схватился за голову. Сюзи с сочувствием погладила меня по плечу. Она сидела на моем диване уже более часа и ела арахис. «Машина времени» наготове.
«Голубую магнолию» показывали по каналу 17В в сорок шесть. Это было что-то невероятное.
– Ты должна выбрать.
Темные глаза Хепберн полны слез. Камера делает панорамирование…
Грант. Хепберн. Богарт. Я. Бамбуковая ширма, скрывающая двух шутов. Богарт у двери.
– Черт. Не могу найти свою шляпу.
– Она…
Хлоп. Это я за кадром ударил Андерсона.
– Мы пришлем ее по почте.
– Кэри Грант, конечно же.
– Не уходи вот так. Я… я могу объяснить.
В карих глазах Хепберн слезы отчаяния. Она выглядит такой потерянной, такой неуверенной. Вероятно, она озадачена тем, что лабрадор Андерсона только что прошел по комнате, виляя хвостом.
– Не стоит, - говорит Богарт, пиная собаку.
– Зачем что-то объяснять человеку, который уже не здесь?
За кадром слышится шум - это Эмеральд Рейнбоу ударила меня.
– Думаю, человек, который живет в одиночестве, не является по-настоящему частью мира, - говорит Богарт.
В кадре появляется Андерсон.
– Мы с женой будем проезжать мимо аэропорта, мистер Богарт, - говорит он.
– Можем вас подвезти.
– В этом нет необходимости.
– отвечает Богарт.
– О, все нормально, нет проблем, - улыбается Эмеральд Рейнбоу.
– Есть, - говорит Богарт сквозь стиснутые зубы.
– Просто не обращай на него внимания, дорогая, - говорит Андерсон.
– В сложившихся обстоятельствах он не может не быть в дурном настроении.
– Я не в чертовом дурном настроении!
– кричит Богарт.
Громко топая, он выходит из комнаты. Андерсон и Эмеральд Рейнбоу следуют за ним.
Вы можете видеть меня сидящим за столиком, тихо плачущим, когда вновь появляется Андерсон. На его лице робкая ухмылка.
– Я вернулся, только чтобы взять шляпу, - объясняет он.
– Богарт опять забыл ее.
Мы с Андерсоном еще несколько дней переливали из пустого в порожнее, но меня это уже не трогало. Несмотря на все мои старания, фильм был уничтожен, и ничего нельзя было исправить. Его теперь показывали на низкорейтинговых каналах в малобюджетное время. И больше никто ничего не хотел знать.
Андерсон настаивает, что его вины в этом нет, что такое постоянно случается. Он говорит, что «все течет, все меняется» со времени изобретения устройств, интегрирующих реальность. (Думаю, он имеет в виду «машины времени».) Я понял только, что попал в ловушку временного отрезка, где «Голубая магнолия» оказалась уничтоженной. Сюзи советует мне не отчаиваться, говорит, что есть чуть ли не бесконечное число реальностей, в которых фильм остается неизменным. Но, к сожалению, у меня нет денег добраться туда.