Голубая зона
Шрифт:
«Будь ты проклят, отец! Что ты натворил?!»
Кейт оглянулась. В ней теплилась детская надежда, что она увидит его у входа в храм. И он кинется к ним, со слезами будет просить прощения и в мгновение ока повернет все назад, и все станет по-старому. Просто щелкнет пальцами, как он когда-то делал. И они вернутся к старой жизни.
Но никто не стоял у дверей храма. Кейт увидела не менее трогательное зрелище. Все ряды были заполнены. Храм переполнили люди, которых она когда-то знала и которых она уже давно не видела. Люди из их клуба. Из материнской студии йоги. Две старые подруги Шарон еще по колледжу, которые жили
Кейт почувствовала, как слезы бегут по щекам.
– Смотрите, – прошептала она Эмили и Джастину. – Смотрите! – Они повернулись. Им пришлось от столького отказываться за последний год. Теперь они видели, что не одиноки.
«Взгляни, что ты у нее отнял. – Кейт представила себе, как говорит эти слова отцу. – Это была ее жизнь. Она принадлежала ей, хотя ты легко от этой жизни отказался. Где ты? Почему не видишь всего этого? Посмотри, что ты наделал!»
После молитвы раввин сказал несколько слов. Когда он закончил, встала Кейт. Она взглянула на примолкшие ряды людей. Грег улыбнулся, подбадривая ее. Ей потребовались все ее силы, чтобы вот так встать и повернуться лицом к собравшимся. Но кто-то должен был рассказать о ее матери. Она посмотрела на знакомые заплаканные лица. Бабушка Рут. Тетя Эбби, сестра мамы.
– Я хочу немного рассказать вам о своей маме, – сказала Кейт, – Шарон Рааб.
Было приятно произнести их фамилию вслух. Кейт сдержала слезы и улыбнулась:
– Готова поспорить, что никто из вас не знает, как моя мама любила танцевать.
Она рассказала им о «Вестсайдской истории». О том, как Шарон любила поздно ночью смотреть повторы «Все любят Раймонда», причем прокрадывалась в кабинет, чтобы не разбудить мужа. И как, когда она впервые сумела сделать стойку на голове, она кричала, созывая всех, чтобы они увидели, как мать стоит на голове: «Видите? Видите?» Все рассмеялись: «А мы думали, что в доме пожар».
Кейт рассказала, как ухаживала за ней мать, когда она болела, как она составляла для нее графики приема инсулина. И когда жизнь изменилась, «произошел этот нереальный, невообразимый сдвиг судьбы», она изменилась тоже. Но не утратила гордости.
– Она сплотила семью. Она была единственной, кто смог это сделать. Спасибо тебе, мамочка. – И еще она сказала: – Я знаю, ты никогда не считала, что многого добилась, но ты не знала, что одного твоего присутствия было достаточно. Мне так будет не хватать этой улыбки и огонька в глазах. Но я знаю, что мне достаточно будет только закрыть глаза – и ты будешь рядом, всегда. Я услышу милый голос, говорящий мне, что все обойдется, что все будет хорошо. И так всегда бывало. Я так счастлива, что ты была в моей жизни, мама. Ты была потрясающим человеком, примеру которого я могла следовать.
В завершение церемонии скрипач сыграл мелодию «Где-то» из «Вестсайдской истории». Кейт, Эмили и Джастин последовали за гробом Шарон вниз по проходу. Они то и дело останавливались, чтобы обнять людей с заплаканными лицами. Людей, которых, вполне вероятно, она никогда больше не увидит. В дверях Кейт обернулась. На мгновение ее осенил покой. «Смотри, мамочка, они знали, какой ты была».
Затем процессия машин последовала за катафалком на кладбище в Уэстчестере, где располагался участок семьи. Они пешком прошли за гробом к холмику
Они опустили их мать в могилу.
Раввин передал им белые лилии. Каждый из них бросил вниз, на гроб, белую лилию. Бабушка Рут, которой было уже восемьдесят восемь. Тетя Эбби и ее муж Дейв. Кузены Кейт, Мэтт и Джил, приехавшие из колледжа. Каждый бросил по цветку, и они ковром закрыли гроб.
Кейт была последней. Они с Грегом молча стояли над могилой. Она сжала его руку. На секунду подняла глаза и увидела вдалеке, на дороге, Фила Каветти и двух агентов, стоящих у своих машин. У нее похолодело сердце.
«Я не сдамся, – пообещала она. – Я узнаю, кто это сделал, мама».
Она бросила последний цветок.
«Я узнаю, что ты хотела мне рассказать. Я достану этих негодяев. Ты можешь спать спокойно, мамочка. Я тебя люблю. Никогда, ни на секунду не забуду тебя.
Прощай».
Глава пятьдесят шестая
Прошло две недели. Плечо Кейт медленно заживало. Но она была не готова вернуться в лабораторию. Все еще на взводе, внутренние раны кровоточили. Ей казалось, что только вчера мать умерла у нее на руках.
Кейт по-прежнему не знала, жив ли отец. Знала только, что новый мир ворвался в ее жизнь. Мир, который ненавидела. Прошел уже год с той поры, как ее семья вынуждена была прятаться. Умерла мама. Исчез отец. Оказалось, что Кейт жила в сплошной лжи.
Когда она немного окрепла, Кейт поехала в больницу навестить Тину. Подруга все еще была в коме, девятой или десятой степени по шкале Глазго. Теперь она лежала в отделении травматологии, до сих пор была подсоединена к аппарату искусственного дыхания, и ей вводили маннитол через капельницу, чтобы уменьшить отек мозга.
Но были и проблески надежды. Активность мозга Тины выросла, в зрачках наблюдалась реакция. Она даже иногда шевелилась. И все же доктора говорили, что всего пятьдесят процентов шансов за то, что она поправится и будет тем же человеком, каким была до ранения. Левая сторона ее мозга сильно пострадала. А именно эта сторона отвечает за речь и сознание.
Была и хорошая новость. Удалось поймать преступника, стрелявшего в Тину.
Самое удивительное, что это на самом деле оказалось преступлением шайки бандитов. Как и утверждала полиция. Никакой связи с делом Кейт. Они уже посадили семнадцатилетнего парня. Доносчик из членов банды сообщил о нем полиции. Улики были неопровержимыми. Под пулю в тот вечер мог попасть любой прохожий.
С души Кейт свалился огромный камень.
Сегодня она осталась с Тиной в маленькой частной палате, пока Том и Эллен пошли перекусить. Мониторы успокаивающе попискивали, стояли две капельницы – одна для уменьшения отека, другая – для питания. Толстая дыхательная трубка вела через рот Тины к легким. На стенке у кровати и на столике Кейт увидела фотографии. Счастливые снимки, сделанные во время семейных поездок, выпускная церемония Тины. На одном – Тина и Кейт на пляже на Файер-Айленд. Респиратор отсчитывал время равномерным шипящим звуком.