Голубая звезда
Шрифт:
– Я всегда была уверена, – пробормотала она, – что счастья этот камень не приносит. С семнадцатого века в роду Монлоров разыгрывалась одна драма за другой, до тех пор пока имя не угасло. Наследников-мужчин не осталось, поэтому твоя мать и стала владелицей сапфира. Я бы предпочла, чтобы Изабелла с ним рассталась, но она любила этот камень, хотя, можно сказать, совсем его не носила. Она не верила в тяготеющее над ним проклятие, потому что, как и все мы, не знала того, что ты сейчас мне рассказал.
– Так вы думаете, что это правда? Фэррэлс рассказывал свою
Маркиза вдруг рассмеялась:
– И не стыдно тебе быть таким наивным, в твои-то годы? Твои предки, мои, да предки любого, кого ни назови, были всего лишь людьми, не чуждыми зависти, жадности и прочих пороков, свойственных человеческой натуре. И не говори мне, что в Венеции, где испокон веков вершилась самая страшная месть, где аква-тофана лилась рекой, как молодое вино во время сбора винограда, дела обстояли лучше! Когда приходишь в этот мир, надо принимать то, что найдешь в своей колыбели, и предков в том числе! Но теперь я сомневаюсь, чтобы наш сосед вздумал подсылать к тебе убийц – с какой стати, если он в выигрыше по всем статьям?..
– Вот и мне так кажется...
Зато у него имелось куда больше оснований подозревать Сигизмунда – хотя трудно было поверить, что этот желторотый юнец способен устроить засаду, требовавшую подготовки и главное – постоянной слежки. А свидание Альдо с Анелькой (о котором он ни словом не обмолвился г-же де Соммьер) – неужели кто-то видел их вдвоем, неужели кто-то шпионил за ними? Если так, то на первый план снова выходит Фэррэлс: раз уж он в самом деле так влюблен, как явствовало из его слов, то ревность его должна быть ужасна...
Несмотря на этот хоровод противоречивых догадок, кружившийся в его раскалывающейся от боли голове, Морозини все же уснул под действием успокоительного, которое доктор Беллак, вернувшись к себе, немедленно прислал со слугой. Доза, должно быть, была достаточной, чтобы уложить на месте лошадь: когда около полудня Альдо вынырнул наконец из тяжелого сна без сновидений, чувствовал он себя не свежее тарелки остывшего риса, к тому же был не в состоянии связать и двух мыслей. Однако о том, чтобы валяться в постели, не могло быть и речи: Видаль-Пеликорн, если он зайдет, как обещал, должен был увидеть его на ногах. Или хотя бы сидящим, и, уж конечно, одетым.
Морозини потребовал кофе – крепкого и, если можно, душистого, – затем с помощью Сиприена (и под его неодобрительную воркотню) справился с двумя нелегкими задачами: туалетом и одеванием. Взглянув на свое отражение в зеркале ванной комнаты, князь не удержался от вздоха: если Анелька увидит его теперь, она, быть может, с сожалением вспомнит юного Ладислава...
Одевшись, Альдо почувствовал себя лучше и решил обосноваться в маленькой гостиной на первом этаже.
Там и нашел его археолог ровно в три часа – Альдо курил одну сигарету за другой, сидя между бокалом коньяка и полной окурков пепельницей, окутанный клубами голубовато-серого дыма, такими густыми, что в комнате было почти невозможно дышать. Сиприен, введя Адальбера, кинулся
– Господи! – воскликнул он. – Да здесь у вас не продохнуть! Вы что, избрали такой способ самоубийства – умереть от удушья?
– Ничего подобного, просто я много курю, когда размышляю.
– Ну и как? Это помогло вам найти ответы на интересующие вас вопросы?
– Нет! Я упираюсь в тупик...
Видаль-Пеликорн откинул со лба светлую прядь, уселся поудобнее и закинул ногу на ногу, подтянув кверху брюки, чтобы не смять складки.
– Расскажите мне все! Может быть, вдвоем нам будет легче разобраться. Но, во-первых, как вы себя чувствуете?
– Неплохо, насколько это возможно после колоссальной трепки. Я похож на галантин с трюфелями, на голове у меня громадная шишка, висок, как видите, изукрашен всеми цветами радуги, но в остальном я чувствую себя вполне хорошо. Ребра скоро заживут. Мне не по себе скорее оттого, что никак не удается распутать этот клубок.
– Я немного знаю Фэррэлса и плохо представляю его в роли этакого чванного феодала, посылающего слуг проучить своего обидчика. Начать с того, что у него вообще нет причин держать на вас зло, а потом, он скорее застрелил бы вас, причем не в спину. Он ценит благородство, особенно в себе самом...
– Не сомневаюсь, но одна веская причина у него есть: ревность...
И Морозини подробно рассказал и о своем разговоре с сэром Эриком, и о встрече в Ботаническом саду. Когда он умолк, Адальбер погрузился в такую глубокую задумчивость, что Альдо показалось, будто его друг уснул. Наконец веки его поднялись, глаза блеснули.
– Боюсь, я поспешил, заверив вас, что помогу разрешить вашу проблему, – произнес он своим тягучим голосом. – В свете того, что вы мне рассказали, многое меняется. Но скажите, это прелестное дитя, должно быть, не лишено воображения?
– Его у нее, пожалуй, даже с избытком. Вам ее план кажется безумным?
– И да и нет. Влюбленная женщина способна на многое, я бы даже сказал, на все, и если эта девочка вас действительно любит...
– Вы в этом сомневаетесь? – обиженно перебил его Альдо.
Археолог улыбнулся ему ангельской улыбкой.
– Нет, если опираться только на тот факт, что вы – неотразимый мужчина. Однако не слишком ли неожиданна подобная перемена чувств у девушки, которая дважды пыталась покончить с собой из-за другого? Хотя не исключено, что она прозрела, встретив вас. Девичье сердце в этом возрасте так переменчиво...
– Вы хотите сказать, что оно может перемениться еще раз? Поверьте, дорогой Адаль, я не настолько самодоволен, чтобы воображать, будто она будет любить меня до гробовой доски... но, признаюсь... вчерашний день многое для меня изменил, – проговорил князь с волнением, тронувшим его гостя, – и мне невыносима мысль о том, что придется отдать Анельку другому.
– Вас и правда глубоко зацепило, – констатировал Адальбер. – И если я верно читаю между строк, вы твердо решили похитить новобрачную в вечер ее свадьбы, как она вас просила.