Голубой, оранжевый
Шрифт:
Правда, Аллахверди, можно сказать, и не жил другой жизнью, то есть когда он ездил с отцом в Баку, то ни разу не задерживался у дяди больше, чем на два-три дня, а что такое два-три дня? Может, поэтому Аллахверди, возвращаясь, скучал по городу и, бывало, целыми днями жил там в своем воображении: по утрам заходил в кофейни, ел сосиски, днем шел на стадион и смотрел футбол, вечером выходил гулять на бульвар, прохаживался среди не знакомых людей.
Ведь это просто чудо - каждый день видеть новых людей. Что может быть лучше? Целый день на улицах, в
Прежде, три-четыре года назад, шоссе из Баку проходило мимо села, где жил Аллахверди. Аллахверди и все деревенские ребята просиживали у дороги часами, наблюдая за машинами в Баку и из Баку.
Если вдруг машина останавливалась возле них и шофер, высунув голову, что-нибудь спрашивал - куда ведет эта дорога? как называется это село? сколько километров до такого-то места?
– ребята старательно, перебивая друг друга, отвечали, объясняли. Если же, бывало, понадобится что-нибудь, скажем, шофер просит принести воды для радиатора, все ребята бегут со всех ног за водой, вырывая друг у друга из рук резиновое ведро из разрезанной старой камеры; все ребята бегут, все, кроме Аллахверди.
Аллахверди как сидит на обочине, так и остается сидеть, он пристально разглядывает людей в машине, а потом ночью видит сны, разные сны: вот он сам едет в "Москвиче", сам наливает чай из термоса, откидывается на сиденье, улыбается.
А три-четыре года назад провели новую дорогу, и эта новая дорога не огибала село, где жил Аллахверди, а шла прямо к райцентру. Ребята больше не собирались у обочины, незачем стало.
Аллахверди принес дрова, подкинул в печь несколько поленьев, и Гашам-киши, бросив в огонь окурок, сказал:
– Отведи корову в стадо.
Гашам-киши любил распоряжаться, и это почти всегда раздражало Аллахверди. Ну хоть бы отец что-нибудь повеселее придумал. Каждый день был для Аллахверди точь-в-точь похожим на предыдущий.
Айна-арвад придержала теленка, обняв его за шею, Аллахверди же вывел корову из ворот и погнал ее вниз по дороге, в колхозное стадо. И снова вспомнил он свой последний сон и снова удивился, с чего бы он в этом сне, напялив на голову шапку кинооператора, стоял перед парикмахерской в райцентре?
Когда Аллахверди задавал себе какой-нибудь вопрос, то никогда не останавливался на середине, он размышлял до тех пор, пока не находил ясного ответа.
И теперь, не обращая внимания на сельчан, тоже погонявших своих коров в стадо, он немного порассуждал и пришел к выводу: странная шапка оказалась у него на голове потому, что он не смотрел на нее, как другие, с издевкой, в глубине души он даже с завистью смотрел на эту шапку.
Осознав это, Аллахверди поморщился и задал себе новый вопрос: ну хорошо, а почему все-таки он завидовал-то?
Его позвали сзади:
– Эй, Аллахверди!
Аллахверди обернулся и взглянул на старого Салмана-киши, который догонял его вместе со своим буйволом.
– Чего?
– С тобой учится дочка Шукюра?
Немного
– Да.
Салман-киши глубоко затянулся дымом из своей трубки.
– Ее в кино будут снимать, - сообщил он.
Аллахверди не поверил своим ушам.
– Что?
– В кино ее будут снимать. Надир будет снимать. Говорит, уж очень подходит она для кино.
Надир - это был тот самый кинооператор в странной шапке, он дружил в Баку с сыном Салмана-киши и поэтому, когда приехал в село, остановился в его доме. Салман-киши произносил имя гостя с гордостью.
Аллахверди подумал, что кинооператор вряд ли будет шутить с Салманом-киши, но неужели то, что он сказал, - правда?
– То есть как это в кино будет снимать?
– Дочка Шукюра возьмет на плечо кувшин с водой и будет идти от родника, а Надир будет снимать с нее кино, - объяснил Салман-киши, снова глубоко затянулся дымом из своей трубки и повторил: - Надир говорит, очень подходит она для кино.
– А потом Салман-киши покрутил головой и усмехнулся.
Аллахверди отлично понял, что хотел он сказать этой усмешкой. Вот, мол, чудаки эти горожане, в целом селе не могут найти подходящую девушку, ну кому может понравиться тощая, долговязая дочь Шукюра.
Девушку, которую Салман-киши называл "дочкой Шукюра", звали Садаф, и она с самого первого класса и до сих пор училась вместе с Адлахверди. Раньше, в детстве, они ходили в школу в соседнюю деревню, а потом и у них в селе построили сразу десятилетку.
Садаф не была отличницей, не была красавицей, скорее даже какая-то несуразная, что ли, была Садаф, и, услышав такое известие, Аллахверди никак не мог в него поверить; он с трудом удержался, чтобы не переспросить старика.
Да, с трудом сдержал себя Аллахверди, чтобы не спросить еще чего-нибудь у Салмана-киши.
Дело было в том, что Садаф помирала по Аллахверди, то есть влюбилась она в Аллахверди, но никто об этом не знал, это только Аллахверди знал, потому что в один из летних дней Садаф вручила ему письмо, и, прочитав это письмо, Аллахверди никому его не показал.
Погоняя корову, Аллахверди раздумывал над этой новостью и уже не дрожал от холода; думал он думал, и постепенно его охватило самое настоящее волнение, и даже сердце как будто сжалось. Почему?
– он и сам не знал.
А в ушах звучали слова Салмана-киши: "Говорит, очень подходит она для кино". Вернее, Аллахверди сейчас как будто слышал самого кинооператора: "Очень фотогеничная девушка". Потому что, как он представлял, чаще всего кинооператоры произносят два слова: "фотогенично" или "нефотогенично".
Мало того, еще этот кинооператор как бы говорил Аллахверди прямо в ухо: "Если бы она жила в городе, ее бы все время снимали в кино, эту Садаф".
И Аллахверди разглядывал возникшую перед его мысленным взором Садаф, ее смуглое лицо, длинные, как у аиста, ноги - и ничего не понимал.