Голубые цветочки
Шрифт:
— Я гляжу, ты питаешь слабость к средствам передвижения.
— Просто я излагаю вам свою тему последовательно. Желаете из другой серии? — пожалуйста! Я умею понимать язык пчел; говорить на диалекте тупинамбуров [53] , не изучая его; беседовать с человеком, находящимся за тысячу миль от меня; слышать музыку небесных сфер; без всякого труда разбирать все секретные письмена; наизусть пересказывать тысячи и тысячи книг; вести диспут с любым оппонентом на любую тему, заранее даже не ознакомившись с ней.
53
Игра
— Все это гроша ломаного не стоит, а вот золото, — совсем другое дело, — сказал герцог, принимаясь одеваться.
— Из эссенции, которая вот-вот должна была сублимироваться у меня в тигле, я мог бы получить даже не унции, а ливры, да что там ливры! — целые бочки золота, но вторжение господина герцога все погубило. Мне опять предстоит трудиться двадцать семь лет над дистилляцией; правда, теперь мне поможет приобретенный опыт.
— Сколько же времени понадобится тебе на этот раз?
— Ну, как сказать… — замялся Тимолео Тимолей, — годика три-четыре.
— Значит, через три-четыре года ты надеешься получить философский камень?
— Надеюсь.
— И эликсир долголетия?
— Dito [54] .
— Хорошо, — сказал герцог, теперь уже окончательно одетый. — Очень даже хорошо.
Дождь кончился. Герцог подошел к двери и увидал в сотне туазов от дома искавшую его свиту. Он повернулся к алхимику.
— Тимолео Тимолей, что ты скажешь, если я приглашу тебя жить у меня в замке и алхимичить для меня? Я оплачу все твои расходы, защищу от чересчур любопытных попов, буду кормить по-королевски, а взамен получу от тебя золото и эликсир. Ну как, согласен?
54
Здесь: Конечно.
— Покинуть Аркёй? Трудно сказать… Нужно как следует подумать.
— Да чего там думать-то! Вот отсижу на Генеральных Штатах, велю перевезти в замок всю твою стеклянную дребедень вместе с дровами, и дело с концом.
Заметив герцога, Сфен рысцой поспешил к домику и круто затормозил перед хозяином, которого мягко упрекнул:
— Ну можно ли это, мессир! Где вы пропадали?
— О-о-о! — простонал алхимик, побледнев как полотно, — го… гов… говорящая… ло… лош… лошадь!..
— Вот видишь, — успокоил его герцог, — у тебя будет неплохая компания.
И, вскочив на Сфена, галопом умчался прочь.
Ошеломленный Тимолео Тимолей попятился, споткнулся о полено и без чувств рухнул на кучу угля.
XI
Среди ночи Сидролен просыпается: у него очень болит желудок и очень болит низ живота. Он выходит на палубу и перегибается через борт: может, его вырвет? Но при мысли о счете за ужин в ресторане и о том, что такая великолепная трапеза пропадет втуне, он отказывается от своего намерения и идет в уборную, чтобы облегчиться другим путем; вскоре он слышит всплеск: сейчас что-то поплывет по реке до ближайших полей
Сидролен укладывается в постель, но у него по-прежнему очень болит желудок и очень болит низ живота. Вот идиотство-то! — именно в этот самый раз, когда все было так безупречно! Он терпит изо всех сил. Нет, больше он терпеть не может. Снова встав и одевшись, Сидролен берет одеяло, спускается в лодку, отвязывает ее от баржи, и вот он гребет.
По бульвару, вдоль набережной, время от времени еще проходят грузовики, едут они и по мосту. На соседних баржах все спят. Сидролен перестает грести и пускает лодку по течению, разве иногда подправит ее веслом в нужном направлении. Лодка тихо скользит вниз по реке; в паузу между грузовиками иногда слышно, как всплывает наверх рыба или лопается пузырь, поднявшийся со дна, из гниющего ила, и раздавленный двумя мелкими волнами, рожденными порывом ветра.
Время от времени Сидролен, сморенный дремотой, начинает клевать носом. Он поворачивает лодку к берегу и привязывает ее к колышку, оставленному каким-то рыболовом. Закутавшись в одеяло, он глядит в начинающее светлеть небо. Ни желудок, ни низ живота у него больше не болят, но заснуть ему никак не удается. Так он и лежит с открытыми глазами. Ну да ничего, он устроит себе сиесту подлиннее после обеда.
На набережной, как и на мосту, движение оживляется. А вот и первые рыболовы. Члены спортклуба — сверхранние пташки — вышли на греблю. Проходит баржа — настоящая плавучая — волны от нее разбегаются в обе стороны, совсем слабея к берегу. Сидролен видит, как качаются вверх-вниз отраженные в воде перевернутые кроны деревьев.
Отвязав лодку, он гребет, теперь уже против течения. Это дело потруднее, и обратный путь занимает гораздо больше времени. Наконец он причаливает, прогулка окончена. Положив одеяло на место, Сидролен прохаживается взад-вперед по палубе, он потирает руки — то ли оттого, что слегка озяб, то ли в знак некоторого удовлетворения. Пройдясь эдак раз десять, он взбирается вверх по откосу с банкой краски в руке. Он смотрит, не намалевали ли ему опять на загородке оскорбительные надписи, но таковые отсутствуют. Сидролен несколько озадачен; он рассеянно и бестолково возит кистью по чистой стенке.
Какой-то тип, проходящий мимо, говорит ему:
— Ну, это не работа!
— Верно, — отзывается Сидролен, — это называется развлечение. Бесплатное развлечение.
— Мало же вам надо, чтобы развлечься.
— Да, немного. Вот это, к примеру.
И он указывает на дом, строящийся по другую сторону бульвара.
— Вот там идет работа, — говорит прохожий.
— Я так и сказал.
Некто, проезжавший на мопеде, лихо тормознул и окликнул их.
— К вящей славе Господней! — возгласил, простерев к ним руку.
— Что вы имеете в виду? — неприязненно спросил прохожий.
— Ничего, ничего, все в порядке! Я не собираюсь дискутировать с вами.
И он уехал — тщательно одетый, смутно смахивающий на священника.
— И это тоже не работа, — сказал прохожий. — Не так он берется за дело: вряд ли много насобирает.
— Ну, на бензин-то для мопеда он наберет.
— Значит, вы полагаете, что он собирает эти деньги не во славу Господню?
— Ничего я не полагаю, — ответил Сидролен. — Может, он просит на бедных.