Голубые мустанги
Шрифт:
Диянчик порой заходил на поселковый базар. Там на прилавках стояли плетенные плоские корзины с ароматными лепешками, торговцы зазывали гуляющих по базару купить маслица, молока, творога. В мясной ряд или в ряды, где торговали хлопковым и кунжутным маслом или зерном, мальчика не тянуло. А заставить себя не ходить в бесполезных мечтах там, где пахло свежим хлебом и маслом, бедный ребенок никак не мог. И только после того, как однажды его грубо прогнали, заподозрив в попытке украсть что-то с прилавка, оскорбленный мальчик твердо решил отказаться от своей слабости.
Со временем он от многого отказался. Его все меньше стала интересовать экзотика этой земли, вдруг он
В тот вечер он спросил у бабушки:
– Бабу, а нас когда отвезут назад домой?
Старая женщина помолчала и потом жестко ответила:
– Никогда.
Диян мог бы задать ей множество вопросов по этому поводу, но он понял, что у бабушки не будет успокаивающего ответа. И он только спросил:
– А за что у нас отняли нашу хорошую жизнь?
Вопрос вопросов. "За что!" - не вопрос, а крик. Вселенский крик.
Бабушка не ответила ничего, и впервые у нее появилось желание наорать на внука. Усилием воли она сдержалась, и чтобы внук не видел ее злого лица, поспешила выйти из хибары.
А мальчик заболел. Однажды, вернувшись под вечер домой, бабушка увидела, что внук лежит на мешковине так, будто бы он и не вставал с нее весь день. Так оно и было. Мальчик лежал с открытыми глазами, односложно отвечал на вопросы, молча сходил к кустам пописать.
– Деточка моя, Диянчик, у тебя не понос?
– Нет.
– А животик болит?
– Нет, нигде не болит, - ребенок опять улегся на мешки и широко раскрытыми большими глазами глядел в потолок.
Казалось бы, ребенок ни на что не жалуется, спокоен, но сердце старой женщины чувствовало беду. Она заглянула в жестяную коробку, служащую им кастрюлей, - каша из джугары была нетронута. Не говоря ни слова, она принесла из очага хозяйки угли, раздула их под собранными вчера Диянчиком сухими веточками и слегка разогрела кашу.
– Ну, поднимайся, помощник мой. Вай, Аллахым, как мой внучек своей бабушке помогает! Что бы я без твоей помощи делала? Смотри-ка, сколько топлива для очага собрал мой молодчина! Давай, вставай. Поедим сейчас с тобой.
Диян безучастно слушал ее, и ничего не отразилось на его лице. Бабушка холодела от ужаса, но старалась не показать свои чувства внуку. Она поднесла жестяную коробку с кашей к лежащему мальчику, положила
– Ну, давай есть. Как я проголодалась!
Диян молча поглядел на бабушку и медленно отвел взгляд. И все молчал.
– Что случилось? Почему не ешь? Возьми ложку в руки!
– почти уже кричала старая женщина.
Ребенок без единого слова приподнялся и, взяв ложку, пару раз воткнул ее в кашу.
– Ешь!
– бабушка вся дрожала.
– Не хочу, бабу.
– Кушай, Диянчик, родной! Ведь ничего другого нет!
– Я знаю, бабу...
– мальчик оставил ложку и опять лег на свою постель.
– Ты заболел!
Бабушка стала щупать мальчику лоб, грудь - жара не было.
– Ты хочешь пить!
– бабушка схватила другую жестянку, служившую им чайником, заполнила ее водой из большого керамического кувшина с отбитым верхом и спешно стала кипятить воду. Она поставила высокую и узкую жестянку на угли, обсыпала ее вокруг мелкой соломой и стала раздувать - таков был почерпнутый из обычаев аборигенов метод кипячения воды для чая. Вскоре вода запузырилась с краев. Бабушка все раздувала солому.
– Бабу, не дуй! Закружится голова!
– Диянчик знал, что если долго дуть, то сильно кружится голова и темнеет в глазах.
Старая женщина не оборачивала лица к внуку, чтобы он не видел ее слез.
– Аллахым, Аллахым! Хорчала эвлядны хасталыклардан, беля-хазалардан! Йараппым раппым! Баланы саклаб оламасам не дерим анасына ве бабасына! (Аллах, Аллах! Огради дитя от болезни и разных напастей! Господи, боже мой! Если не уберегу ребенка, что скажу его матери и отцу!).
Совладав с голосом, она ласково обратилась к мальчику:
– Чайку попьешь, сыночек, не правда ли?
– Попью... Только ты не дуй!
– Не дую, - старая женщина сглотнула рыдание.
– Уже все, закипела!
Она засыпала в жестянку горсть ягод шиповника и дала воде еще немного покипеть. Затем достала из ниши в стене старую латанную перелатанную пиалу, подарок хозяйки Майра-хан, и налила туда отвар шиповника, остро пахнущий дымом, к чему мы все привыкли в то азиатское лето.
Диянчик выпил отвар и попросил еще. Напившись, ребенок лег на спину и опять молча глядел куда-то мимо всего. Когда бабушка села рядом с ним, он взял ее руку и ласково погладил ее. От такой молчаливой ласки надрывалось сердце, но старая женщина сдержалась и молча, неподвижно сидела у изголовья внука. Через некоторое время мальчик закрыл глаза, и по его ровному дыханию бабушка поняла, что он заснул. Посидев, прислушиваясь, еще минут пять, она тихо поднялась и пошла к Майра-хан посоветоваться. Та выслушала тревоги старой женщины, но не знала, что ей сказать и только пыталась успокоить:
– Дети, они такие. Набегался, наверное, устал.
– Да нет! Я ж говорю - весь день пролежал, ничего не ел...
Чем могла помочь странно занедужившему ребенку малограмотная узбечка?
Бабушка вернулась в свою хибару и всю ночь прислушивалась к дыханию мальчика.
Наутро старая женщина ушла на свою службу, мальчик еще спал. Она оставила у его изголовья отвар шиповника и вчерашнюю кашу.
У нее еще оставалось несколько рублей, но купить на них мяса или маслица она не могла - на это ушли бы все ее деньги. Но чем-то ребенка надо было обрадовать - уже месяц они не ели ничего, кроме сваренной джугары или перловки, даже местное бобовое маш было им не по карману. И этому еще надо было радоваться - люди умирали на улицах. Но с внуком происходило что-то нехорошее, и бабушка потратилась на маленькую душистую лепешку из пшеничной муки...