Голубые пески
Шрифт:
Поликарпыч сидел в пимокатной, нанял какого-то солдата написать длинный список инвентаря пимокатной, вывесил список у дверей. Кто приходил, он тыкал пальцем в список:
— Принимай, становой, — сдаю… Ваше!..
Была как-будто еще встреча с Кириллом Михеичем. Отправилась Олимпиада купить у киргиз кизяку. И вот мелькнул будто в киргизском купе маленький немножко сутулый человечек с косой такой походкой. Испуганно втерся куда-то в сено, и, по наученью его что ль, крикнули из-за угла мальчишки.
— За сколько фунтов куплена?..
Тогда твердо, даже подымая плечо, спросила Запуса:
— Надолго я с тобой?
Запус подумал: спросила потому, что начал наконец народ выходить спокойно. Распускают по животу опояски, натянули длинные барнаульские тулупы.
Кивнул. В рыжем волосе золотом отливают его губы.
— Навсегда. Может быть.
— Нравлюсь?
— Терпеть можно.
И сразу: к одному, не забыть бы:
— Дом большой, куда нам двоим? Я вселю.
Хотела еще, — остановилась посреди комнаты, да нет — прошла к дверям:
— Почему детей не было с Артюшкой?
— Дети, когда любят друг друга, бывают.
— Немного было бы тогда детей в мире… Порок?
— Я же об'яснила…
— Э-э…
Перебирая в Исполкоме бумаги с тов. Спитовым, — спросил:
— Следовательно, женщины… а какое к ним отношение?
До этого тов. Спитов был инструктором внешкольного образования. Сейчас на нем был бараний полушубок, за поясом наган. Щеки от усиленной работы впали, и лоб — в поперечных морщинах. Ответил с одушевлением:
— Сколько ни упрекай пролетариат, освобождение женщины диктуется насущностью момента. Раньше предавались любви, теперь же другие социальные моменты вошли в историю человека… Стало быть, отношения…
— Если, скажем, изменила?.. Обманула?..
Спитов ответил твердо:
— Простить.
— Допустим, ваша жена…
— Я холостой.
— А все-таки?
— Прощу.
С силой швырнул фуражку, потер лоб и вздохнул:
— Глубоко интересуют меня различные социальные возможности… Ведь, если да шара-ахнем, а?..
В то же время или позже показалось Запусу, что надо подумать об Олимпиаде, об ее дальнейшем. Тут же ощутил он наплыв теплоты — со спины началось, перешло в грудь и, долго спустя, растаяло в ногах. Махая руками, пробежал он мимо Спитова и в сенях крикнул ему:
— А если нам республику здесь закатить? Республика… Постой! Советская Республика голодной степи… Киргизская… Монгольская… Китайская… Шипка шанго?..
Широколицый солдат в зале, растопив камин, варил в котелке картошку. Тыча штыком в котелок, сказал:
— Бандисты, сказывают, в уезде вырезали шесть семей. Изголяются, тоже… Про-писать бы им.
— Прокламацию?
— Не, — винтовочного чего-нибудь…
— Устроим.
Постоял на улице, подумал — к кому он испытывает злость? Артюшка, Кирилл Михеич, Шмуро — еще кто-то. Их, конечно, нужно уничтожить, а он на них не злится. Теплота еще держалась в ногах, он быстро пошел. Вспомнил — потерял где-то шпоры. Решил —
— Сантиментальности, — плюнул Запус.
И ладонью легонько — три раза хлопнул себя по щеке.
Через три дня, — впервые за всю войну и революцию, — в Павлодаре стали выдавать населению карточки на хлеб, сахар и чай.
XII
В желтом конверте из оберточной бумаги — предписание «принять все меры к организации в уезде и городе регулярных частей Красной Армии. Инструкции дополнительно».
Дополнительно же приехали не бумажки, а инструктора-спецы и тов. Бритько. Инструктора остановились в гостинице Шмидта, в номере, где жил Артюшка. На раме, у синеватых стекол сохранились рыженькие лапки мух как-то раздавила Олимпиада. Бритько же ночевал у Запуса. Рос у Бритько по всему рябоватому лицу длинный редкий и мягкий, как на истертых овчинах, волос.
— Женаты? — спросил он Запуса.
— Не пришлось.
— А эта ходит, тонкая?
— Живет со мной. Жена Артемия…
— Атамана?
И тогда, словно на палку натягивая губы, он внезапно стал рассказывать как его морили в ссылке, как хорошие ребята от тоски ссорились и чахли. Губы остановились. Потянулась к подбородку рука:
— Заседания посещать необходимо. В момент напряженнейшей борьбы всякое ослабление… У вас здесь люди неорганизованы… восстание за восстанием. У нас сил нет посылать к вам… Вы уже сами пытайтесь, чтобы в случае чего без пощады!
На заседании Уисполкома тов. Бритько сначала заметил о дезорганизации, о халатном отношении к буржуазии и кулачеству. Вспомнил тряские дороги, тяжелую доху отдавившую плечи: на мгновение ему стало тоскливо как в ссылке. Он стукнул кулаком по столу и кашляя хрипло закричал:
— В единении сила, товарищи! Не спускайте победоносного красного знамени…
И вдруг забыл что-то самое важное. Сел, пощупал синию бумагу папки, оторвал быстро кусочек ее и отшвырнул:
— Я кончил.
Дальше говорил инструктор-спец. Желтый полушубок, такой же как у тов. Бритько, морщился в плечах, словно оттуда бились нужные слова.
А Запус сидел с краю стола, рядом с председателем совета т. Яковлевым. Был у того казачий (как челноки в камышах) нос, отцветшие усы и короткопалые желтые руки.
Через щели, в доски декораций врывался ветер. Стены актерской уборной выпачканы красками, исчерканы карандашами. В железную печку театральный сторож подкидывал поленья — осины. «Осиновая изба не греет» — вспомнил Запус.
Слушали: организация в уезде Красной Армии. Постановили: принять все меры. Избрать комиссаром и руководителем начальника революционных отрядов т. Василия Запуса.