Голубые 'разговоры' - Рассказы аэронавигатора
Шрифт:
Но!..
Именно в тот кратчайший миг, когда машина стояла почти отвесно по отношению к земле, произошла какая-то чертовщина. Мотор неожиданно захлебнулся и смолк. Мы закачались в воздухе. Вперед-назад. Туда-сюда. Сто восемьдесят пять лошадиных сил словно парализовало. Наконец машина оказалась брюхом вверх, и какое-то время наш полет продолжался в перевернутом положении.
Последнее, что я успел увидеть в этом несколько необычном ракурсе, были мои собственные ноги в элегантных шмелевских "Джимми". Я судорожно уцепился за турель. Добавочный
Очнулся я в тишине, когда на альтиметре было около восьмисот метров. Мотор не работал. Пилот вел "юнкерс", как планер, и, надо сказать, вел безукоризненно. Он дважды оборачивался, как бы проверяя мое самочувствие, но я не нашел в его взгляде никаких следов участия. Скорее, это было что-то очень близкое к брезгливости. "Чего это он так?" - мелькнуло у меня. Но летчик быстро погасил это мимолетное впечатление обычной предупредительной улыбкой. "В конце концов, он на десяток лет старше, - подумал я. - И разве я струсил?.. Записи тоже все в порядке... Но что же все-таки произошло?"
Пока я так размышлял, Лакмак аккуратнейшим образом посадил машину на три точки. К нам уже торопились. Опередил всех, конечно, Тейхен, и пожалуй что зря. Перемежая русско-немецкие проклятия, пилот обрушил на беднягу такой поток сквернословия, которого никак нельзя было ожидать от этого внешне прекрасно воспитанного человека.
Причиной неполадки в моторе, как выяснилось, была бензиновая помпа, отказавшая, словно назло, в кратчайший ответственный момент. Случай - один из тысячи, как выразился кто-то из специалистов.
Все было быстро устранено, и вскоре мы опять оказались в воздухе. Мне подложили в кабину новую гирьку. Программа полета была полностью выполнена.
Окончательная приемка машины состоялась уже зимой. За мной и на этот раз приехали неожиданно, но уже кто-то из немцев. По окончании испытаний я на фигурно изогнутых санках, запряженных призовым рысаком, был доставлен в заводскую столовую, где состоялся шумный, блестящий банкет. На этом празднестве Лакмак оказался одной из центральных фигур, принимавших многочисленные поздравления. В первый раз в жизни я пил какой-то сверхъестественный, обжигающий рот ликер, пахнущий, как помнится, мятой. Под конец торжества я закурил гигантскую черную сигару, которой по неопытности начал затягиваться, как Хорошевский ломовой извозчик. Наверно, это доконало меня, и поэтому конец торжества затерялся в тумане...
Прошло много лет. Отгремела Великая Отечественная. Воспоминания в юношеских приключениях были потеснены иными грандиозными событиями.
Я работал над подписями к альбому одного из советских фотографов, с которым был довольно коротко знаком. Альбом издавался в "Планете" издательстве сугубо фотографическом, и мне пришлось иметь дело буквально с Гималаями фотографий, отснятых этим всюду поспевавшим фоторепортером. Его фототека напоминала, скорее всего, архив немалого учреждения, готовящегося к переезду.
Подавляющее количество фотографий
Поначалу у меня просто разбежались глаза при виде таких драгоценных россыпей, особенно когда они грудой заполнили большой обеденный стол.
И вдруг в этом фотографическом винегрете взгляд задержался на одном из снимков. Чье-то странно знакомое лицо зарницей вспыхнуло в памяти.
На снимке была изображена группа военных в летной фашистской форме. Их лица выражали чувства самые непосредственные: у кого растерянность, у кого страх, у кого неприкрытая злоба.
– Любопытный снимок, - сказал я автору. - Где это?
– Под Гатчиной, - крякнул он прокуренным баском, скользнув по фотографии своими толстыми окулярами. - В начале сорок второго. Наши "юнкерс" сбили. Восемьдесят восьмой. Весь экипаж эсэсовский. Госпиталь, мерзавцы, злоумышляли бомбить. Только не получилось. А вот этот, второй с краю, бинты, помнится, с себя рвал, когда его перевязывали. От ярости, что ли? Должно быть, какой-то махровый.
– Подожди! - перебил я фотокорреспондента. - А ну глянь, что за отметина у него на лбу? Похоже - шрам. Или, может, это дефект снимка?
– Дефективно не работаем, - с некоторой обидой за свою "фирму" отозвался он. - Впрочем, давай проверю. Действительно шрам, - откладывая в сторону лупу и возвращая мне фотографию, подтвердил он. - А что тебя, собственно, интересует?
– Интересует... - отвечал я, постепенно узнавая в этом уже обрюзгшем, надменном, искаженном бессильной злобой лице знакомца своих юных лет.
Жертва аэродинамики
Оборудование современных воздушных лайнеров, где приборы автоматики исчисляются десятками, а функции пилота во многом подменяют ЭВМ, не может идти в сравнение с той скромной оснасткой, которой мы пользовались полвека назад.
Что размещалось на приборной доске самолета? Самое насущное: указатель скорости, указатель высоты, счетчик оборотов мотора, два манометра, термометр, креномер.
Иногда устанавливался компас, а если предстояло ответственное испытание - барограф, вычерчивающий зубчатую диаграмму полета на глянцевитом сетчатом бланке.
Но даже и это примитивное оборудование являлось подчас остродефицитным.
В середине двадцатых годов в стране начали возникать заводы и мастерские по изготовлению и ремонту авиационных приборов.
Одним из таких предприятий в Москве был завод "Авиаприбор". На этом заводе мне довелось работать техническим приемщиком.
Завод был небольшой, тесный, с изношенным оборудованием и не был бы ничем примечателен, если бы не трудилось на нем целое созвездие умельцев, должно быть потомков бессмертного Левши. Квалификация рабочих на "Авиаприборе" была весьма высокой.
Заводские лаборатории, где производилась приемка авиаприборов, не располагали специальным оборудованием. Так, например, при температурных испытаниях мы просто закладывали приборы в деревянные чаны вместе со льдом, перемешанным с солью.