Голубые 'разговоры' - Рассказы аэронавигатора
Шрифт:
Спустя несколько лет мы повстречались с Ильинским на Виндавском, ныне Рижском, вокзале. Он служил в одной из авиачастей, дислоцированной около западной границы, и переводился в гидроавиацию. Митька успел после Фотограммки кончить еще и летную школу. За ним укрепилась заслуженная известность одного из лучших пилотов крупного авиационного соединения. Он был по-прежнему бесстрастно изящен. Нельзя было не, позавидовать его ладно скроенным, ловко сидящим галифе.
– А знаешь, кто шил? - заметил он мой одобрительный взгляд. - Семка Резник. Ну, наш школьный "композитор"! Неужели
Я присмотрелся внимательнее. Галифе были пошиты действительно безупречно. Это была портновская классика.
Ну что же?.. Одни рождаются, "чтоб сказку сделать былью", другие писать высокую музыку к вдохновенным произведениям, третьи - шить отличные штучные брюки. Все благо! Важно только найти себя и укрепиться в своем призвании. Такова разумная практика жизни.
Только вот жаль - не был у Митьки по кромке пущен голубой кантик. Но тогда это еще не было положено по форме. Кантики на брюках появились в авиации значительно позже.
"Новэлла"
К той осени я должен был закончить Аэрофотограммшколу и получить звание красного военного аэронавигатора.
Оставалось защитить дипломный проект перед грозными очами членов выпускной комиссии.
Мой дипломный проект носил название:
"Аэронавигационное и аэрометеорологическое оборудование воздушной линии Москва - Вятка".
Такая тема была избрана не без задней мысли. На полпути от Москвы до Вятки находились издавна знакомые мне места, и я, естественно, лелеял мечту, что в этом направлении со временем установится воздушное сообщение и я окажусь одним из первых "воздухопроходцев" родного края.
Наверно, не я один был охвачен таким "патриотизмом местного значения", как удачно съехидничал кто-то из ребят. Фотограмметрист Степа Желнов проектировал аэросъемку в районе милого его сердцу городка Зарайска. Михаил Беляков делал попытки организовать на основании дипломных расчетов перелет в Богородск, где жила его семья.
Беляков даже решил побывать у начальника воздушного флота Баранова и добиться у него выделения самолета. Я увязался вместе с ним.
Главное управление воздушного флота помещалось на Петроградском шоссе в небольшом особняке по соседству с кондитерской фабрикой, бывшей "Сиу".
Мы быстро попали на прием к Петру Ионовичу.
Выслушав просьбу, Баранов с хрустом потянулся на стуле и поднял на нас усталые глаза.
– Понимаю, - заметил он. - Помнится, школу вашу заканчивает человек семьдесят. И большинство наверняка вот так же не против пофорсить перед своими земляками. Ну что же, может быть, это и похвально... А где я вам машин наберусь для таких вот, в сущности, теоретических экспериментов? Части трогать нельзя, у них своя учеба. Резервов у меня нет. Дайте срок, ребята, не только в Богородск - в Париж полетим. А пока рекомендую налегать на метеорологию. Очень ответственный участок. Нуждается в самой серьезной постановке дела.
В это время военная авиация еще действовала в Средней
Летали также от Москвы до Нижнего Новгорода, но это были полеты эпизодического характера, чаще всего связанные с Нижегородской ярмаркой.
Запроектированная воздушная трасса на две трети пролегала над лесными краями. Важнейшим земным ориентиром была избрана железнодорожная линия, уходящая от Москвы в северо-восточном направлении. Расстояние от Москвы до Вятки составляло немногим больше девятисот километров.
Если этот маршрут несколько спрямить и ориентироваться на машины Ю-13, бравшие на борт четырех пассажиров и двух членов экипажа, рассуждал я, такой рейс можно уложить часов в шесть-семь. Надо было также предусмотреть промежуточный аэродром и наметить по трассе несколько пунктов для метеорологических и аэрологических наблюдений, поблизости от действующих почтово-телеграфных отделений.
Данные для расчетов я предполагал получить не только из справочной литературы, но и практически, то есть на месте.
Короче - я решил просить разрешения выехать в Вятку.
И тогда я направился к военкому школы, курсантскому другу и печальнику Володе Степанову, всегда с полуслова угадывавшему, зачем ты к нему пришел.
У меня была порядочная общественная нагрузка, в том числе членство в редколлегии школьного журнала "Жизнь и творчество", которому военком придавал важное значение.
Вначале мы сами катали этот журнал на гектографе. Потом подыскали типографию. Тираж достиг... трехсот экземпляров. Материал мы печатали самый разнообразный.
Будущий Герой Советского Союза Серело Данилин опубликовал очерк "Музыка и марксизм", вызвавший оживленную дискуссию в одном из политкружков. Автор, избравший псевдоним "Вламар", хотя все мы отлично знали, что это фотограмметрист Володька Марцинковский, выступил с актуальной статьей "Религия и новый строй". А Сашка Соколов, страдавший зудом стихосложения, выдал большой раешник с широковещательным заголовком: "О влиянии на ширпотреб нэпа вредного" (на манер Демьяна Бедного).
Печатали мы и рассказы и даже замахивались на повесть.
– Мне бы командировочку дней на пять. Уточнить данные для диплома, придя к Степанову, после небольшого вступления начал я.
Военком отлично знал и тему моего дипломного проекта, и мою биографию, и характер, и слабости, и многое другое.
– А заодно и хариусов поудить? - подмигнул он. - Ты уж давай прямо, по-честному!
– А хоть бы и так, если время останется, - отвечал я. - Поддержи активного общественника.
– А копченого привезешь? - настырно допытывался Степанов.