Гомер
Шрифт:
Но соглашаюсь: ее возвращу, если требует польза.
Лучше желаю я видеть спасенье, чем гибель народа.
Значит, самое главное для Агамемнона все-таки не пленница, но народ. Ахилл тоже
считает народ единственным владетелем полученной добычи на войне (126): «А отбирать
у народа, что было дано, не годится». Брисеиду, говорит он (392), присудил ему не кто
иной, как народ. Агамемнон и вообще,
принципиально служит вовсе не себе, а только народу. В «Илиаде» не раз говорится о
внутренних страданиях Агамемнона из-за людских жертв (IX, 9 сл., X.4-16, 91-95). Он
быстро прощает Ахилла и не медлит с посольством к нему. Посольство говорит с Ахиллом
не просто [109] от лица Агамемнона, но прежде всего от народа: «И от всего мы народа
пришли», – говорит Аякс Ахиллу (641).
Но если таковы Агамемнон и Ахилл, свирепость которых не скрывает и сам Гомер
(свирепость – их личное свойство, которое осуждается всеми, и гомеровскими героями и
самим Гомером, а вовсе не есть их законное право, которое бы всеми признавалось), то о
благородном Гекторе и говорить нечего. Он прямо мечтает о свободе своего народа (VI.528
сл.), страшится своих военных ошибок (XXII.104) и защиту родины предпочитает всему
(XII.243).
Гомеровские цари изображены самыми обыкновенными людьми, правда, очень
сильными, храбрыми, часто весьма властными, но в то же время наделенными обычной
человеческой психологией. Общеизвестно совмещение в Ахилле звериной жестокости,
свирепости и мстительности, с одной стороны, а, с другой стороны, сердечной любви к
своей матери, своей жене, своим друзьям, милосердия (слова о нем Зевса в п. XXIV.158:
«Рад он всегда пощадить того, кто молил о защите»). Агамемнон – властный, алчный,
мстительный, иной раз трусливый, и Гомер явно ненавидит его за эти свойства. Но, с
другой стороны, никто, как именно он, не скорбит так о пролитой крови и никто так не
тревожится по поводу судеб греческого войска. А его героическим подвигам посвящена
почти вся XI песнь «Илиады». Диомед – не просто царь, но храбрейший воин,
беспощадный преследователь врагов. Однако и он испытывает прилив дружбы и любви,
когда его враг оказывается старым знакомым. И т. д. и т. д. Что же у всех этих царей
специфически царского и что тут специально монархического? Они предводительствуют
на войне и следят за военной дисциплиной. Но ведь нельзя же вести войну без военной
дисциплины. Без народного собрания гомеровский царь ровно ничего не значит.
Вот почему бесконечно прав Энгельс,
107-108): «Собранию принадлежала в последней инстанции «верховная власть», ибо, как
говорит Шёман («Греческие древности»), «когда идет речь о деле, для выполнения
которого требуется содействие народа, Гомер не указывает нам никакого способа, которым
можно было бы принудить к этому народ против его воли». Ведь в то время, когда каждый
взрослый мужчина в племени был воином, не существовало еще отделенной от народа
публичной власти, которая могла бы быть ему противопоставлена. Первобытная
демократия находилась еще в полном расцвете, и из этого мы должны исходить при
суждении о власти и положении как совета, так и басилевса».
Прибавим к этому еще несколько фактов из трудовой жизни, изображенной у Гомера,
фактов, хотя известных, но до сих пор еще не получающих надлежащей оценки. Эти
факты существенно ограничивают традиционный взгляд на Гомера как [110] на идеолога
родовой знати и выдвигают в нем черты, указывающие уже на прогрессирующую ее
демократизацию.
Если обратить внимание на то, чем занимаются гомеровские герои, то Автолик (Од.,
XIX.428-548), может быть, и охотится на дикого кабана ради собственного удовольствия,
но Одиссей (Од., IX.154-162) охотится за дикими козами исключительно из-за голода и
(Од., X.158-165) он же убивает оленя тоже только из-за крайней нужды. Что касается
земледелия, то сами цари тоже не брезгуют бывать на поле и самолично наблюдать за
работами (Ил., XVIII.550-557). Отец Одиссея Лаэрт сам своими собственными руками
возделал для себя целое имение и делал самую грубую и грязную работу, одетый в
заплатанную, грязную и жалкую одежду (Од., XXIV.205-247). В области скотоводства
являются пастухами ни больше и ни меньше, как брат Приама Анхиз (Ил., V, 313), сын
Анхиза Эней (XX.188 сл.) и семь братьев Андромахи (VI.423). В области ремесла
гомеровские цари тоже нисколько не презирают труд. Мы уже знаем, что Одиссей сам
строит себе плот (Од., V.243-261), спальню и ложе (Од., XXIII.189-201). Сын Приама,
знаменитый и женоподобный Парис, тем не менее сам построил себе дом при помощи
строителей (Ил., VI.314-317), а другой сын Приама, Ликаон, сам срубил для обшивки
колесницы ветки со смоковницы (XXI.35-38). О женщинах и говорить нечего – Пенелопа,
Елена и Арета занимаются тканьем (Од., XIX.138-150, Ил., III.125-128, Од., VII.234 сл.).
Навсикая со своими служанками полощет белье (Од., VI.57-65, 85-101). Наконец, еще в