Гомицидомания
Шрифт:
Цефей, наш добрый скоморох с извечной улыбкой, его я тоже искренне люблю, но и его терзают боль и ненависть. Из всех нас он самый закрытый, хоть и способен выболтать триста слов в минуту, рассмешить циника и смутить копрофилов гадкими шутками о каловых массах. Мы до сих пор не знаем, что горит внутри него, какие угли, никак не желающие потухнуть. У него улыбка, но карие глаза всегда серьёзны и пусты. У него рвётся хохот, но внутри он холоден. Наверное, его я все ещё не узнала, ведь все, что он сказал о себе — это «я Леви Цефей, крутой рыжий чувак». Я знаю, что он
Приходит к нам в крови и со сломанными руками и беспечно шутит о божьей каре. Мне больно видеть его таким. Больно не иметь возможности помочь.
Мне больно за каждого из них.
Не думала, что может быть так больно просто находиться рядом с ними и знать, что у них внутри. То дерьмо, не отпускающее многие годы, снедающее нутро кислотой. Я хочу помочь, но не знаю, как.
Да, я расплакалась в старом авиазаводе, в следующем пункте после скотобойни. Там мы работать не смогли.
Взрослая двадцатисемилетняя я, свернувшись в клубок, рыдала неясно почему. Нет, ясно. За нелюдей. Но я тоже стала такой, тоже убивала. Теперь совесть не царапается, не кричит, мне безразличны чужие души, мертвые или живые, я боюсь и борюсь за убийц, а не за убиенных.
Я не слышала, как вошёл Трой, но почувствовала, что он меня обнял. Да, это был его парфюм; незаметный, свежий, как прачечная. Не знаю, почему, но именно он приходил в моменты, когда я плакала. Трой всегда видел это жалкое зрелище и молча обнимал меня. Для остальных я была кремнем. Я хотела быть кремнем и для него, но он приходил вовремя, чтобы меня застать.
— Я хочу, чтобы вам было хорошо, — просипела я.
— Нам хорошо.
— Нет, неправда. Если ты про деньги, то они без толку валяются по всему убежищу. Леви ими иногда подтирается в туалете, когда бумага заканчивается.
— И руки вытирает от масла, — сухо усмехнулся он.
— Среди несчастных сам начинаешь страдать. — Я села. Он дружески вытер слёзы с моих щёк. — Трой, мы ведь просто варим себя в геенне.
— Жизнь всегда ад и никогда рай.
— Трой, — покачала я отчаянно головой, — я хочу быть счастливой, чтобы все мы просто жили!
— Мы живем. Разве не так?
— Нет! Посмотри на себя, ты же пустой! Ты не знаешь, зачем просыпаешься, не знаешь, что делать, не знаешь, что будет с тобой завтра! Раэна ножиком вырезает на ногах цветочки и спиральки, когда скучно, а Цефей устраивает аварии! Он когда-нибудь погибнет, если чуть превысит скорость, понимаешь? Но самое главное это то, что вы все пустые!
— Что значит «пустые»?
— Безразличные, какие-то неживые и вовсе призраки! Не-ет, даже не безразличные, вы — лёд, но внутри гнев. И вы все просто пожираете себя, мысли ваши вас же мучают!
— Молодец, шеф, а дальше?
— Я хочу, чтобы не было этого, понимаешь? Хочу, как у нормальных людей. Не знаю, ездить отдыхать и дурачиться вместе, заняться дайвингом, альпинизмом. Подняться на Эверест?
— «Нормальные» не рискуют жизнью.
— Ты понял, о чем я.
— Да.
Я хотела возразить, но услышала рёв машины. Затем Цефей принёс Морган, плачущую о своей тяжёлой груди.
— Леви-и-и, я страшила-а-а! — выла она, держась за его шею. — Потрогай, они сильно огромные?
— Морган, перестань, ты всю дорогу тыкала в меня свои титьки, — строго попросил он. — Трезвая будешь потом стесняться, что я щупал тебя. Иди к Эсфирь, она потрогает и скажет. — Леви уложил Морган на моем диване и рухнул на пол рядом, запрокинув голову на мое бедро.
От Морган разило, как от пропитого алкоголика, — чем-то крепким и дорогим. Коньяк. Она тяжело приподнялась и завалилась на пол, чтобы проползти метр и лечь на колени Леви. Тот вздохнул и устало погладил ее волосы, запутанные на концах.
— Платье все испачкаешь, — хмыкнул он.
— Ну и ладно, — промычала она и сразу вырубилась.
— Выглядит паршиво, — прокомментировал Трой. — Красивая девушка в вечернем платье валяется на грязном полу.
— Надо ковёр постелить, — сказал Леви, поднимаясь. Он взял Морган на руки и вернул на диван рядом со мной. — Так и что там с Сербией?
— Агент сообщила, что оттуда летит серийник и его пассия. Офелия Црнянская, также Радмила, и он — Дамьян Костич. Доки фальш на имя Айзека Берковица.
— И что она хочет? — спросил Трой.
— В группу их.
— Обоих? — удивился Цефей.
— Да, Офелия тоже.
— Два серийника что ли?
— Пока неясно. По данным она чистая. Но с чего ей быть с Дамьяном? Тоже мутная она, надо пробить их.
— Круто, — закатил глаза Цефей. — Нам ведь так не хватало этих двоих.
— Леви, — шикнула я. — Он хорош в своём деле. От тюрьмы откосил, дурку разгромил. Спец.
— Я не буду его пасти.
— Именно ты и будешь.
— Нет, только за этой… Как ее? Радмила? Какое идиотское имя!
— Леви! — вновь шикнула я. — Это сербское имя, перестань. Она наполовину англичанка, потому в Англии ее документы оформлены на имя Офелии Црнянской. Как я поняла, мать назвала ее Радмилой, а отец дал второе имя — Офелия. В целом она выходит Радмила Офелия Кинг-Црнянская.
Цефей рассмеялся:
— Ебать, прикольно! — Он почесал темя. — Я беру ее.
— Тогда я за Айзеком слежу, — кивнул Трой.
— О’кей, — согласилась я, — мы с Морган по докам и на связи с агентом.
— Ну вот и порешили типа! Когда прилетят?
— Через пять дней.
— ЛЕВИ ЦЕФЕЙ—
СПУСТЯ ДВЕ НЕДЕЛИ
— Да, малыха, привет, — я звонил Кассандре.
— Приветик, пупс, как дела?
— Да ниче, сижу в тачке. Новую купил, теперь на гелике гоняю.
— Прокатишь меня?
— Понятное дело! Иди пирог брей пока, я через часик заеду.
— Он уже бритый, тебя ждёт, пупс, — мурлыкала она. — Я купила классную смазку с перцем, она супер!
— Уже с кем-то попробовала? — нахмурился я.
— Ага, с Келли.
— С той, у которой под сиськами паук набит?