Гомицидомания
Шрифт:
Не твоё дело. Ты похожа на него, не хочу тебя видеть. Ты ошибка.
Глава пятая.
Дамьяну я постелила в гостиной, на диване, где спал отец последний год в этом доме. Ян не кричал и не требовал лечь вместе со мной, попросил лишь включить телевизор на ночь. Дверь в свою спальню я тихо заперла: всё же я боялась умереть, да и не хотела, чтобы он увидел меня нагой. На работу я не пошла, и, думаю, больше никогда и не пойду. Уснула я, свернувшись в клубок, быстро — туда, где меня истязали кошмары. К ним нельзя было привыкнуть, по крайней мере, я не смогла. Каждый раз я задыхалась от тех лиц и боли, почти настоящей, и не могла проснуться.
Но
Дамьян откашлял кровь. Я чувствовала, насколько ему больно; он улыбался, а в тот момент ему выбивали воздух из лёгких. Я могла бы выбежать к ним, полицейским, и попросить помощи. Могла оставить Яна этим мужчинам, чтобы его убили, зарыли под землю без надгробной плиты, чтобы забытие поглотило его былую жизнь. Могла предотвратить кончину сотен будущих жертв.
Но не стала.
Я схватила пистолет у лежащего рядом трупа, по руководствам из фильмов передёрнула затвор и выстрелила в шею одного из "гостей". Я плохой стрелок: целилась в голову, а попала в кадык. Грузный мужчина захрипел и рухнул на спину, хватаясь за горло и ускользающую жизнь. А далее Дамьян справился сам: улыбчиво схватил оставшегося мужчину за голень и повалил на пол. Ян подмигнул мне и пальцем провёл по своим глазам, призывая меня тем самым не смотреть.
Но я смотрела: видела, как Ян, шепча любовно о скорой смерти жертвы, снял ботики и крепче сжал нож; видела и слышала, как оружие касается ахиллова сухожилия, и как клинок со скрипом прорезает эту натянутую струну под кожей. Мужчине ничего не оставалось: он вопил и плакал, пока Ян с безумной улыбкой, даже оскалом, медленно, ниточка за ниточкой, пилил сухожилия. Казалось, они лопнут, действительно, как натянутые струны. А после Ян легко вонзил нож в сонную артерию и одним нажатием поперёк перерубил кадык. Я дернулась, когда он начал пилить. Как кусок свинины.
Голова.
Она откатилась, и пустые глаза напоследок увидели лицо предателя. Мое лицо.
Я бросила пистолет на пол, нет, даже отшвырнула от себя. Он глухо лязгнул у ног Яна. Он спросил:
— Не сошла с ума ещё?
— Что случилось, черт возьми?! — рявкнула я.
— Ничего необычного, копы пришли по кровавому следу на снегу. По следу из крошек, — усмехнулся парень, вытирая лезвие ножа о брюки убитого. Того, из чьих ног сочилась кровь, собираясь в лужу. Два распиленных белых сухожилия как толстые белые провода. Наверняка, когда Ян резал, мужчине было адски больно, будто пилили не плоть, а тыкали ржавыми иглами в нервы. Звук походил на то, будто резали моток бечевки. Скрипящий и трескучий.
— Ты знал, что оставляешь след за собой?!
— Да, я никогда и не прятался.
— Черт! — сжала зубы я. — Почему?
— Почему что?
— Почему ты привел их за собой?
— Это игра, Офелия, просто игра. И я в ней бессмертный главный герой. Точнее, антигерой.
— Боже,
— Не упоминай, господа бога нет, иначе бы меня давно убили за мои грехи.
Я всплеснула руками и осела на перевёрнутый диван, спрятав лицо в ладонях.
— Что нам теперь делать? Я убила человека, чтобы ты жил. Как мне быть с этим грузом, Ян?
— Думай о том, что не существовать лучше, чем страдать тут, среди людей. Считай, выручила. Там спокойно, нет тревог, только бесконечный мягкий сон. Я бы тоже хотел там быть.
— Так убей себя.
— Во мне ещё есть силы страдать здесь. И я хочу, чтобы страдали перед уходом в тепло и другие.
Я покачала головой и вытерла наотмашь слезу с щеки. Завязала потуже халат и подошла к Яну.
— Что теперь? — вопросила я.
— Теперь за нами будут охотиться. Я местная легенда, так что посылать будут спецназ. С такой бандой громил я уже не справлюсь. Бери вещи и бежим из Призрена.
— Мне кажется, лучше вовсе бежать из страны. Ты знаешь английский?
— На уровне школьной программы. Ну, знаешь, хорошую беседу осилю. Я хорошо учился, мне было интересно стать умнее. А что такое?
— Наполовину я англичанка, почти всю жизнь провела в Лондоне, а родилась тут, в Призрене. Можно уйти в Англию. В другой стране сербские законы не действуют. Ты можешь начать новую жизнь. Вместе со мной, Дамьян.
***
Я не участвовала в погребении тех пяти трупов — всё сделал Ян. Ничего необычного: просто вывез тела убитых в сторону леса, на их же авто. Меня же мучил кипяток в душе, я хотела смыть с себя всю грязь — даже вместе с кожей. Губка, которой я обычно начищала унитаз и ржавые трубы, металлическая, вся в грязи — ей я начала соскабливать кожу на груди. Чувствительные соски взвыли от боли, пустили кровавое молоко, но я не останавливалась: ритуал дожен был пройти без казусов и остановок, иначе пришлось бы начинать заново в той же последовательности. То же чувство, которое не давало мне жить, сколько себя помню: будь то навязчивое желание опустить кисть в кипящую кастрюлю — приходилось отговаривать себя, или чтение книг — моё я заставляло перепрочитывать один и тот же абзац до тех пор, пока интонация не показалась бы подходящей. Я могла час читать одно и то же. И сейчас я тёрла унитазной губкой декольте, пока не содрала всё в кровь.
Груди зажгло, особенно, когда я встала под лейку душа. Наверное, я закричала, когда моё тело начало вариться под напором кипятка. Ворвался Дамьян и замахал руками, отгоняя клубы пара.
— Мила!
— Не смотри!
— Хорошо, хорошо, я не смотрю. Закрыл, честно. Что случилось? — я не видела его глаз, но руки с интимных мест опустила.
— Все нормально, Дамьян. Я-я просто включила кипяток случайно. Обожглась.
— Не ври. Тут вся комната в тумане, как в болотах. Давно кипяток хлещет.
— Так всегда, я моюсь горячей. — Наверное, я осмелела, потому сказала грубо: — Не твоё дело, что я делаю в ванной. Личное пространство. Запомни: я его ценю.
— Такие, как я, не знают, что такое личное пространство, Мила.
— Угрожаешь?
— Нет, конечно. — Дамьян развернулся и прошёл к двери. — Выходи скорее, без тебя мне плохо.
— Там все в крови ведь. Отчего же плохо-то? Твоя среда обитания.
— Только она и держит меня от вскрытия вен.
— Ох, — вздохнула устало я, понимая, что в место бойни придётся вернуться и вновь увидеть кусочки мозгов, когда-то думавших о спасении Сербии от головореза Дамьяна Костич. — Собирай пока вещи, не сиди.