Гончая. Гончая против Гончей
Шрифт:
— И последний вопрос. Возможно, муж попросил вас передать кое что Безинскому. Может, это был невзрачный пакетик или успокоительное лекарство в таблетках?
— Искренов никогда не просит, он приказывает… Нет, я ничего не передавала Павлу — ни денег, ни писем, ни лекарств.
— Я вам верю. Жаль, но вы — последний человек, который застал Безинского в живых.
Анелия вздрогнула, ее застывшее, как маска, лицо вдруг оживилось и даже помолодело от волнения.
— Постойте!.. В тот злополучный день у Павла побывала и Цветана Манолова!
— Вы
— Разумеется… я ее видела. Моя машина была за углом и, когда я выезжала задним ходом, отчетливо увидела в зеркале ее пальто из чернобурки — подарок Искренова!
— В городе полным-полно чернобурок…
Моя шутка была неуместной, и Анелия Искренова, не отреагировав на нее, вдруг мстительно усмехнулась.
— Цветана, прежде чем войти, обернулась… не может быть, чтоб я перепутала. Я вам уже говорила: мы, женщины, глупы, но наблюдательны. Манолова вошла в подъезд дома Павла.
Случайные совпадения всегда вызывают тяжесть у меня в желудке, и сейчас я снова почувствовал, как тупая боль сжалась там клубком.
— Чудесно, товарищ Искренова. Вам предстоит прослушать кассету с начала до конца, после я ее запечатаю, и, прежде чем сдать в архив, мы с вами распишемся на этом конверте. Знаю, процедура утомительная, но порядок обязывает нас это проделать.
Я перемотал пленку, включил магнитофон, расположился поудобнее в летнем полумраке кабинета и изобразил рассеянность. Представил себе, как пройдусь вечером пешком, как войду в магазин на площади Славейкова и куплю Элли новую пластинку со сказками. Я обещал ей «Буратино».
— Что я буду без него делать?
— Без кого?
— Что мы будем делать без Камена? — Женщина облокотилась обеими руками на стол.
Сотрясаясь от рыданий, она не пыталась, да, наверное, и не хотела спрятать лицо. Краска некрасиво размазалась у нее под глазами… Анелия Искренова плакала!
В отличие от супруги Искренова, Цветана Манолова не выносила полумрака; золотистый свет, который просачивался сквозь шторы, раздражал ее, и мне пришлось зажечь люстру.
Она явилась в просторном, даже мешковатом платье цвета хаки. Возможно, страдая какой-то хитрой разновидностью идиосинкразии, она носила темные очки, которые не пожелала снять до конца допроса. Я был лишен возможности заглянуть в ее зеленые глаза, а ведь глаза, как известно, — окно в человеческую душу. Все время меня преследовало чувство, будто Манолова улыбается. Я снял свой серый пиджак и в рубашке и галстуке, наверное, напоминал ей провинциального дядю, который вызвал ее, чтобы прочитать мораль.
— Искренов угостил меня вашими сигаретами. Должен вас за них поблагодарить, — начал я светским тоном. — Они для меня крепкие, но было бы невежливо отказаться.
— Не нахожу ничего предосудительного в том, что передала своему бывшему шефу три блока «Мальборо».
— Забота о ближнем — дело хорошее. Но государство мне платит за другое — за поиски правды.
— В прошлый раз я вам сказала всю правду.
— Вот ваши показания, которые вы собственноручно подписали. Не утверждаю, что вы лгали, но умышленно — повторяю, умышленно — пропустили один момент. Я многократно спрашивал о Безинском, ясно давая понять, что меня интересует все, что связывало вас и Искренова с Покером. Вы умолчали, что виделись с этим симпатичным юношей тринадцатого февраля, как раз в тот день, когда он покончил с собой.
— Я не думала, что это так важно.
— Для следствия все важно. И вы это знаете. Причем вы — последний человек, который имел удовольствие общаться с живым Безинским. После вашего визита его влечение к радостям жизни молниеносно угасло. У меня есть полное основание вас задержать, но я не сделаю этого из гуманных побуждений. Боюсь, как бы Искренов не остался без фирменных сигарет.
Сквозь очки в форме бабочки на меня был устремлен отсутствующий взгляд. Тонкая струйка пота стекала по виску Маноловой.
— Надеюсь, вы исправите свою ошибку?
— Тринадцатого февраля, после обеда, Камен вызвал меня к себе. Он стоял уже одетый, собираясь идти в «Лесоимпекс», где у него была встреча с представителями фирм «Ковач» и «Хольвер». Он очень спешил и попросил меня к половине пятого подъехать к Безинскому: Павел ему задолжал две тысячи, и я должна была их взять.
— Искренов всегда располагал неограниченным кредитом. Для чего ему потребовались эти деньги в пожарном порядке?
— Он обещал их мне… — Цветана залилась румянцем, который казался блеклым в сравнении с ее огненно-рыжими волосами.
— Продолжайте.
— Уже в четыре пятнадцать я была у Павла. Он нервничал, и как бы вам сказать… ему не терпелось меня выпроводить. Произошел неприятный, прямо скажем, грубый разговор. Безинский отказался вернуть две тысячи левов — сказал, что Камен ему должен больше.
— Итак, Безинский хотел вас выпроводить. Я полагаю, он кого-то ждал?
— Кого?
— Я думаю, Искренова.
— Нелогично, товарищ Евтимов. Если Камен намеревался забрать деньги сам, зачем ему тогда было посылать меня?
— Угостил ли он вас чем-нибудь?
— Да. Стояла наполовину выпитая бутылка виски и два бокала. На одном были видны следы губной помады.
— Вы наблюдательны.
— Я секретарша, и одна из моих обязанностей — следить, наполнены ли рюмки.
— Мне почему-то кажется, что в тот памятный день Искренов попросил вас передать Безинскому какую-то мелочь.
— Я вас не понимаю.
— Безинский был душевнобольной человек, и его идея покончить с собой не случайна. Он нуждался в специальных успокоительных лекарствах, а я уже наслышан о связях Искренова со светилами отечественной медицины.