Гончие Тиндалоса
Шрифт:
Чалмерса била неудержимая дрожь. Он принялся хватать руками воздух. Затем ноги под ним подломились, и он рухнул лицом вперед, постанывая и пуская слюни. Я молча наблюдал, как он с трудом тащится по полу. Ничего человеческого в нем уже не осталось. Зубы оскалены, в уголках губ выступила пена.
— Чалмерс! — закричал я. — Прекрати! Прекрати это, слышишь?
Словно в ответ на мои увещевания, он принялся издавать хриплые конвульсивные звуки, больше всего похожие на лай, и, отвратительно извиваясь, пополз по кругу. Я нагнулся, схватил его за плечи. Встряхнул — яростно, отчаянно. Он извернулся, куснул меня за запястье.
— Чалмерс, — уговаривал я его, — перестань, право же, перестань. В этой комнате тебе ничто не повредит. Понимаешь?
Я продолжал трясти Чалмерса за плечи и увещевать, и постепенно безумие его оставило, лицо прояснилось. Конвульсивно содрогаясь всем телом, он рухнул бесформенной грудой на китайский ковер. Я отнес его на диван и уложил. Лицо Чалмерса исказилось от немой боли; я видел, что он все еще пытается вырваться из-под власти страшных воспоминаний.
— Виски, — пробормотал он. — Бутылка в комоде под окном — в верхнем левом ящике.
Я протянул ему бутылку. Чалмерс вцепился в нее крепко-накрепко, аж костяшки пальцев посинели.
— Они меня чуть не сцапали, — выдохнул он. Осушил бодрящий напиток жадными глотками, и постепенно щеки его порозовели.
— Этот твой наркотик — дьявольское зелье! — проворчал я.
— Не в наркотике дело, — простонал он.
Безумный блеск в его глазах угас, но он по-прежнему выглядел человеком пропащим.
— Они почуяли меня во времени, — всхлипнул он. — Я забрел слишком далеко.
— Какие такие они? — спросил я, подлаживаясь под его тон.
Чалмерс подался вперед, стиснул мою руку. Его била неудержимая дрожь.
— Никакими словами их не опишешь! — хриплым шепотом поведал он. — Они смутно отображены в мифе о Падении и в непристойных образах, что выгравированы на древних табличках. У греков для них было свое название, маскирующее их гнусную суть. Древо, змей и яблоко — вот туманные символы самой кошмарной из тайн.
Голос его сорвался на визг.
— Фрэнк, Фрэнк, страшное, неописуемое деяние было совершено в начале начал. До начала времени — деяние, а от преступления…
Он вскочил на ноги и принялся лихорадочно расхаживать по комнате.
— Деяния мертвых движутся сквозь углы в темных закоулках времени. Они одержимы голодом и жаждой!
— Чалмерс, — увещевал я его. — Мы живем в третьем десятилетии двадцатого века!
— Они тощие, алчные! — выкрикивал он. — Гончие Тиндалоса!
— Чалмерс, может, мне врачу позвонить?
— Врач мне уже не поможет. Это кошмары души, и однако ж, — он закрыл лицо руками и застонал, — они настоящие, Фрэнк. Я видел их — на один-единственный страшный миг. На краткое мгновение я оказался по ту сторону. Я стоял на тусклых серых берегах за пределами времени и пространства. В жутком свете, который на самом деле не свет, в кричащем безмолвии я видел их.
Все зло вселенной сосредоточено в их поджарых, изголодавшихся телах. Да есть ли у них тела? Я видел их лишь секунду, я не могу быть уверен. Но я слышал их дыхание. Это неописуемо, но на миг я ощутил их дыхание
Но они меня почуяли. Люди пробуждают в них космический голод. Мы спаслись ненадолго от скверны, что окружает их кольцом. Они жаждут нашей чистой, непорочной составляющей, которая берет начало в незапятнанном деянии. Некая часть нас осталась незатронута деянием, ее-то они и ненавидят. Но не воображай, что они — зло в буквальном, прозаическом смысле этого слова. Они — за пределами ведомого нам добра и зла. Они — то, что в начале начал отпало от чистоты. Через деяние они стали воплощением смерти, вместилищем всего нечистого. Но они не есть зло в нашем представлении, потому что в сферах, в которых они обитают, нет мысли, нет морали, нет правды и неправды в нашем понимании. Есть лишь чистое и нечистое. Нечистое находит выражение в углах; чистое — в кривых. Человек — точнее, та его часть, что непорочна, — восходит к кривизне. Не смейся. Это я буквально.
Я поднялся на ноги, отыскал свою шляпу.
— Чалмерс, мне тебя страшно жаль, — проговорил я, направляясь к двери. — Но я не намерен оставаться здесь далее и слушать подобный вздор. Я пришлю к тебе своего врача. Это славный, добродушный старик, он не обидится, даже если ты пошлешь его ко всем чертям. Но надеюсь, ты все же прислушаешься к его советам. Неделя отдыха в хорошем санатории пойдет тебе куда как на пользу.
Спускаясь по лестнице, я слышал его смех, но смех этот звучал столь безрадостно, что я не сдержал слез.
II
Когда Чалмерс позвонил мне на следующее утро, моим первым побуждением было тут же бросить трубку. Просьба его показалась столь необычной, а в голосе звенела такая истерика, что я устрашился, как бы от общения с ним и самому не сойти с ума. Но в искренности его горя я усомниться не мог, и когда Чалмерс окончательно сломался и зарыдал в трубку, я решил, что выполню его просьбу.
— Хорошо, — заверил я его. — Я сейчас же приеду и привезу гипс.
По пути к Чалмерсу я завернул в строительный магазин и купил двадцать фунтов гипса. Когда я переступил порог комнаты, друг мой, скорчившись под окном, неотрывно наблюдал за противоположной стеной: глаза его лихорадочно блестели от страха. Завидев меня, Чалмерс поднялся и выхватил пакет с гипсом: подобная жадность поразила меня и ужаснула. Он загодя избавился от всей мебели, и опустевшая комната являла собою безотрадное зрелище.
— Есть шанс, что нам удастся сбить их со следа! — воскликнул Чалмерс. — Но нельзя терять ни минуты. Фрэнк, в прихожей есть стремянка. Тащи ее скорее. А потом — ведро воды.
— Зачем? — не понял я.
Он резко развернулся; лицо его горело.
— Чтобы развести гипс, ты, дурень! — заорал он. — Развести гипс и уберечь наши тела и души от неизъяснимой скверны. Развести гипс и спасти мир от… Фрэнк, их ни за что нельзя впускать!
— Кого? — пробормотал я.
— Гончих Тиндалоса! — прошептал Чалмерс. — Они могут добраться до нас только сквозь углы. Значит, все углы из комнаты надо убрать. И я замажу все углы, все щели. Нужно сделать так, чтобы комната изнутри уподобилась сфере.