Гончий бес
Шрифт:
Стена оказалась дерьмовенькой. Не в том смысле, что из сушёного навоза, но вроде того. Гипсокартон. При достаточной решимости и хорошем разбеге сквозь неё запросто прошёл бы кто угодно. Разве что пылью припорошился бы.
Кабинет глоковского босса мог служить эталонной иллюстрацией для журнала «Таджикский евродизайн». Если, конечно, такой журнал существует. Подпись гласила бы: «Офис некрупного, но солидного и знающего себе цену руководителя». Меня, впрочем, мало беспокоили проблемы со вкусом и финансами у человека, которого я в жизни не встречал. И даст бог, никогда не встречу. Мне была нужно только папка, которой владел этот дядя.
Шарить
Чертежи, двадцать четыре выполненных тушью листа (каждый аккуратно сложен гармошкой вчетверо, после чего ещё пополам), были такие же старые, как их картонное вместилище. Основой для рисунка служила прочная голубоватая калька. Структура кальки, как на ощупь, так и на просвет напоминала вощёный шёлк. Или это и был вощёный шёлк? Чертёжи можно было заключать в рамки под стекло, и любоваться ими как произведениями искусства. Рисовал их человек, определённо не лишённый чувства прекрасного, — и, кроме того, обладающий идеально твёрдой рукой. Сейчас так не умеют, но когда-то по-другому просто не делали. Если вы видели чертежи кораблей и самолётов, созданные в глухую докомпьютерную эпоху, где-нибудь в начале XX века, то поймёте меня без труда.
Тут был не корабль и не самолёт. Я худо разбираюсь в технике, особенно когда она всего лишь набор линий, размеров и непонятных надписей, но мне показалось, что это были части механического насекомого.
«Бедная моя голова!» — подумал я, раскладывая первый лист на полу.
Для жалости к себе имелись серьёзные основания. Мне предстояло ни много, ни мало, запомнить все изображения. До последней чёрточки, до последнего штришка и буковки. Невозможно? Бросьте, возможно и не такое. Для выведения памяти на уровень биологического фотоаппарата существует старинная и надёжная методика «мемориального транса». Я ею владею в совершенстве, но милый боженька! — какие жуткие мигрени терзают меня после подобных фокусов…
Я ещё раз с тоской взглянул на стол босса проектно-конструкторской фирмы ГЛОК. Там, будто дразня меня изображением надкушенного яблока на серебристой крышке (надкусил, да не ты!), лежал ноутбук. С подключенным сетевым кабелем. Рядом — цифровая фотокамера. Хорошая, между прочим, камера. С большим объективом и уймой мегапикселей «на борту». Снимай себе секретные документы, переправляй снимки на компьютер и рассылай электронной почтой куда требуется.
Только вот беда, ноутбук имел сканер отпечатка пальца. Поэтому, если ты не хозяин, роняй на него слюну зависти, а пальчик с неправильным папиллярным узором куда-нибудь засунь.
Например, в нос.
Что я и проделал. Но не для того, чтобы наковырять козявок. Глубоко погруженный в ноздрю палец — обязательный элемент подготовки к «мемориальному трансу».
Полчаса после этого я пялился на чертежи как солдат на вошь и читал в уме рифмованные строчки великого узбекского поэта Алишера Навои, неизвестные даже его исследователям. И которые вряд ли когда-нибудь станут известны. Да это, по сути, и не стихи вовсе. Это ритмическая основа, в которую единственно возможным
Интересно, стихи Навои такие же фривольные, как барковские?
Когда адский труд был закончен, самочувствие моё колебалось между «отвратительно» и «кошмарно». Голова налилась свинцом, перед глазами плыли тёмные круги, в висках тикало, затылок ломило. Лобную и теменную кости распирало внутренним давлением, будто кто-то сильный и бесцеремонный скомкал все до единого чертежи из розовой папки, полил для лучшего скольжения машинным маслом и запихал мне в череп. Через ноздри. Помогая себе каминной кочергой.
Постанывая, я уложил документы обратно в папку, погасил свет и проковылял к окну. Отодвинул подрагивающими пальцами жалюзи, прислонился лбом к прохладному стеклу. Снаружи к этому часу сделалось совсем темно. Я попытался разглядеть на земле фигурку маленькой собачонки, но безрезультатно. Виднелись лишь движущиеся ветви деревьев. Сквозь листву изредка просачивались бегучие вспышки света фар: вдоль сквера пролегала окраинная улочка. Фонарей, а уж тем более, светящихся вывесок там и подавно не было. Тем и хорош район для нашей работёнки.
Я закрыл глаза и отрешился от всего земного…
Мало-помалу напряжение спадало. Вскоре я мог не только соображать, но даже по-чувствовал в себе достаточно сил, чтоб пройти через какую-нибудь немудрящую преграду. Лучше бы из дерева. В случае крайней надобности — из кирпича или гипсокартона.
…Стоило мне появиться в коридоре, как из покинутого кабинета донеслась телефонная трель. Я с беспокойством прислушался. Мелодия повторилась. Номером ошиблись? Или звонок адресован мне? Если так, то означает он одно: ситуация переменилась в неожиданную сторону. Пора рвать когти.
Подтверждая последнюю догадку, на первом этаже послышались ритмичные гулкие удары. Бумм! Бумм! Пауза — и вновь: бумм! Бумм!
Экзотические предположения о плясках мастодонтов или строевых смотрах гигантских роботов следовало отвергнуть сразу. Ни тех, ни других я внизу не приметил. Воз-можно, конечно, что наши футболисты совершили-таки маленькое чудо и прогадили наилегчайший отборочный матч, из-за чего расстроенный охранник бился головой о свою будку.
Но верней всего, кто-то без затей ломал дверь.
В такой ситуации самым простым решением казалось возвращение в кабинет глоковского босса и дальнейший драп через окно. Простым, но мало подходящим. Во-первых, здесь не должно остаться никаких следов, способных навести на мысль о моём визите. Поэтому открытое окно в этом или соседних кабинетах отметаем сразу. Также сходу исключаем идею изобразить из себя каскадёра и выскочить наружу прямо сквозь стену. Переломанные конечности или вспоротый ветками живот — не та перспектива, которая мне близка и приятна. Ну и последнее. Сколь глупо это ни звучит из уст работающего за гонорар детектива, я дьявольски любопытен. Даже тогда, когда предмет моего любопытства не имеет прямого касательства к предмету… э-э-э… разведки.