Гонец

Алимжанов Ануар Турлыбекович

— Истина в словах Алпая, Манеке… Мы готовы ждать твоего решения, твоя воля священна для всех, кто находится здесь… — перебивая друг друга, стараясь подбодрить Маная, заговорили аксакалы.

— Спасибо тебе на добром слове. Сердце мое не хочет верить в гибель батыра Малайсары, в его поражение. Подождем три дня. Аллах милостив, дождемся гонца и на исходе третьего дня двинемся в путь. К Алтынколю…

* * *

Глубокой ночью, когда дозорные на барханах пристально вглядывались в далекие огоньки костров, зажженных стражами джунгар или бродячими беженцами, к аулу Маная

из камышовых джунглей Алтынколя прокрался тигр. Он растерзал кобылицу и уволок жеребенка.

Ржание перепуганных коней и рев верблюдиц, напролом устремившихся под защиту юрт и шалашей, лай собак, крики перепуганных женщин и плач детей — все смешалось во тьме. Мужчины бросились к щитам и пикам. Никто не мог разобрать толком, что случилось.

— Ой-бай! Убивают! Джунгары! Спасайтесь! — кричали женщины.

В свалке один налетел на другого, принимая его за врага. И неизвестно, чем бы кончилось это, если бы старый Манай не догадался намотать на шест свое длинное полотенце, облить маслом и поджечь его от костра в юрте и выйти с высоко поднятым факелом к перепуганным людям. Раздался его грозный, как в былые годы, окрик:

— Спокойствие и разум! Люди, сюда!

Он стоял, накинув чапан поверх длинной белой рубахи. На ногах были легкие походные ичиги из замши, выделанной из жеребячьей кожи, мягкие ичиги без кебиса [38] .

Седой, почерневший от гнева, он стоял во весь рост, как разгневанный дух. С факела падали огненные капли.

— Что случилось?! Если пришел враг, то умрем достойно!

— Нет никакого врага! Зверь напал на наших коней, аксакал! — перед Манаем появился жигит-глашатай.

38

Поверх ичигов казахи надевали твердые кожаные калоши.

— Разожгите костры. Враг не увидит огня в тугаях, а звери боятся огня, — распорядился Манай. — А ты, сынок, подойди поближе. Ты третий день гостишь у нас, но я не знаю ни твоего имени, ни твоего рода.

— Мое имя Каражал, я из рода садыров. В верховьях реки Боралдай, близ Каратау, есть урочище Ушаши. Два месяца назад джунгары окружили там мой род и перерезали весь. С тех пор то проклятое урочище называют «Садыр-мурде» [39] . Я — самозваный глашатай, зовущий всех казахов к единству и мести, я одинокий мститель, аксакал…

39

Кладбище садыров.

— Какого старца ты привел с собой сюда, и откуда он родом, как его имя?

— Это бедный скиталец. Не обидит даже мухи. У него не наша вера. И родина его далеко. Он бродит по свету и рассказывает свои сказки, он знает языки других народов, аксакал. Но нашему еще не научился. Он встретился мне в дороге и пошел за мной. Его зовут Табан. Я понимаю его, когда он говорит на языке парсов.

— Ты смел и честен, сын мой, и сам волен выбирать свой путь. Останешься — будешь сыном нашего рода и нашим защитником. Покинешь нас — пусть аллах сбережет тебя от злого друга и жестокого

врага…

— Благодарю, аксакал! — Каражал опустился на одно колено и склонил голову перед Манаем. Манаю хотелось обнять его. Ему показалось, что Каражал похож на Кенже.

Факелов стало больше, и при ярком свете Манай увидел: и кольчуга и шлем ладно сидели на Каражале, и сабля его была нездешней ковки. Такие сабли с узорчатыми ножнами умели ковать только кузнецы из рода борте, чьи оружейники не уступали по мастерству оружейникам из рода болатшы. Они добывали руду на Алтае и Каратау, ибо род борте, так же как и болатшы и бадыры, принадлежал к многочисленному племени найманов, чьи земли простирались от Алтая до Каратау и составляли основу Великого жуза.

— Правду говорят, что на упавшего все удары сыплются… — К Манаю подошел Алпай. — Тигр загрыз кобылицу и унес жеребенка. Это стало причиной переполоха. Но это не все. Как говорят, трус умирает трижды. Вот и сейчас самая главная беда произошла не от набега тигра, а от нашей трусости перед джунгарами. Двое ранены. Друг друга приняли за врага. Один вскочил на коня, огрел другого дубиной, а тот в ответ вонзил ему пику в бок. Убит один из тех, кто примкнул к нам, ища защиты… Многие разбежались по тугаям…

Каражал не дослушал его. Он направился к костру, где стояла Сания.

— Скоро начнет светать. Надо, чтобы теперь люди были наготове. Днем покойника предадим земле. Дадим отлежаться раненым. Пусть все будет готово в дорогу… — говорил Манай, глядя туда, где стояли Каражал и Сания. — И запомни, Алпай: в такие времена людей не приходится укорять за то, что им страшно… Да, Алпай, — уже собираясь вернуться в свою юрту, добавил он. — Сегодня тигр ушел безнаказанно. Значит, он придет и завтра. Днем надо прочесать окрестность, а ночью — не тушить огней. А теперь пора готовиться к утреннему намазу.

Солнце вновь поднялось над аулом-скитальцем. Вновь началась жара. Но люди уже не обращали внимания на нее… Они хоронили того, кто погиб в ночной суматохе. Старики осматривали окрестности, чтобы подальше отпугнуть тигра. Каражал вместе с табунщиком Оракбаем и его дочерью направился в караул — проверить, не рыскают ли вблизи вражеские разъезды.

Они отъехали верст пять и, оставив коней с теневой стороны, сами взобрались на гребень бархана, залегли. Прождали часа два. Солнце поднялось к зениту. От жары накалилась одежда. С Оракбая пот лил градом, старика совсем разморило. Уже пора было возвращаться назад. Дорога — пустынна и безлюдна, словно в этом краю нигде не было ни людей, ни животных.

Все трое сошли с бархана, подправили седла, подтянули подпруги и решили в последний раз, не слезая с коней, подняться на вершину и окинуть равнину взглядом. Кони, торопливо выдергивая ноги из сыпучего песка, храпя, взобрались на гребень. И тут все трое неожиданно увидели двух всадников, усталой рысью направлявшихся в сторону Аккуйгаша.

— Назад! Они увидят нас, — крикнул Оракбай.

— Уже увидели, аксакал, — ответил Каражал. — Вы оставайтесь здесь, а я поскачу к ним. Если враги, то постараюсь не упустить их, если друзья — узнаю, с какой вестью идут! — Каражал хлестнул своего коня плетью и с места пустил его вскачь. Сания рванулась за ним, но Оракбай ухватил ее коня за повод.