Гонец
Шрифт:
Балапанколь лежал, словно малыш на груди у своей великой матери — Алтынколя. И сейчас, когда солнце, одолев свою дневную дорогу, готово было уйти на покой, великое море сверкало, лаская его последние лучи. Золотистые блики были видны далеко вокруг. Но Сания не могла наслаждаться этой красотой. Стреножив коня, она углубилась в заросли. Благо жара и засуха сделали свое дело: почва под ногами была твердой, а трава от густой тени и близости воды стала сочной, мягкой, прохладной. Она бродила среди гнездовий птиц, намереваясь подойти к прозрачным водам Балапанколя в таком укромном месте, чтобы ее ниоткуда
За день вода нагрелась, но здесь, в тени тростника, она все же сохраняла прохладу. Сания не умела плавать. Стоя по грудь в воде, она умыла лицо, расплела косы и вымыла волосы. Вдоволь насладившись прохладой, выжав волосы и раскинув их по плечам, чтоб быстрее высохли, Сания вышла на берег, осторожно ступая босыми ногами по траве. Она сняла с тростников рубашку, но не стала надевать ее. После купания девушка чувствовала необычайную легкость. Ей не хотелось натягивать мужскую одежду, кольчугу поверх платья, не хотелось вновь скручивать волосы, чтобы спрятать их под шлемом. Свободно дышала грудь. Усталость как рукой сняло. Ей не хотелось сейчас возвращаться туда, на стоянку аула, слушать жалобы людей на судьбу. Она с удивлением отметила, что уже реже вспоминает о Кенже.
Хотелось побыть одной. Расстелив потник и подложив седло под голову, она решила немного помечтать перед заходом солнца под тихий шелест тростника и предвечерний гвалт птиц. Глядя в бездну неба, окрашенную алыми лучами догорающего солнца, она не заметила, как рядом с ней оказался Каражал.
— Вот мы и одни…
Она, услышав его голос, подняла голову, села. Глаза Каражала показались ей темнее обычного. Он не мог отвести взгляда от ее груди. Ей хотелось вскочить с места, прогнать незваного гостя или уйти самой. Но она не сделала ни того, ни другого. С необычным для нее спокойствием в голосе спросила:
— Так что же ты стоишь?..
Каражал стоял от нее шагах в пяти, и когда он самодовольно сказал: «Не торопись», — отбросил в сторону камчу, расстегнул пояс, на котором висел кинжал, и с ухмылкой, сверля ее своими недобрыми глазами, шагнул к ней, Сания схватила свою короткую саблю и бросилась в воду.
— Ни шагу дальше!
Каражал растерялся, расстегнутый пояс упал к ногам. Быстро подобрав его и вновь застегнув, жигит негромко рассмеялся и сел на ее одежду.
— Буду ждать. Ты хороша в воде, как разгневанная лебедь. Ну а я… Я все же дождусь тебя. Смотри, чтобы камыши не окровавили твое лоно раньше времени.
— Молчи и убирайся. Я не шучу. Позову на помощь.
— Зови, если у тебя нет стыда.
— Это ты говоришь о стыде?! Мне нечего стыдиться своей наготы перед своим аулом. Я его дочь. Эй-и, люди! — крикнула она.
— Тише ты, бешеная кобыла, заткни глотку! — Каражал вскочил с места. — Все равно не уйдешь от моих когтей. Пусть решит сегодняшняя ночь! — пригрозил он, исчезая в тростниках.
Напряжение улеглось. Вернулось спокойствие. Сания оделась, прислушиваясь
Закатные лучи солнца уже далеко отбросили косые тени от тростников. Собственно, теней уже не было, они быстро сливались воедино. Солнце вошло в объятья Алтынколя.
Она медленно поднялась с места. Грубой расческой привела волосы в порядок и туго скрутила их сзади. Стальная пластина на затылке шлема укрыла волосы, и она вновь обрела вид молодого красивого сарбаза. Только не по-юношески мягок был ее взгляд да и в уголках губ затаилась спокойная улыбка.
— Что-то заскучала, уединилась наша баловница, а тут уже готовы были искать, думали: где же она запропастилась? А она, выходит, не отстает от мужчин, тоже добычу принесла, — такими словами встретила ее одна из словоохотливых старушек, когда Сания вернулась на стоянку.
— Даже в такое время нет спокойствия твоему языку, — прицыкнула на старушку другая и тихо добавила: — Не знаешь, что ли? По Кенже ее горе. Вот и тоскует. Жаль славного жигита…
Лицо Сании потускнело, когда она услышала имя Кенже. Но никто не заметил этого.
— Дочка, придется тебе угощать ужином аксакалов. Манай уже спрашивал о тебе.
Огромную деревянную чашу, наполненную мясом, Сания внесла в юрту Маная.
— Молодец, дочка. Мы уже совершили вечерний намаз и готовы к трапезе.
Пока Сания готовила дастархан, старики, а вместе с ними и Томан, вышли, чтоб помыть руки перед ужином. Развязав стоявший в углу коржун, она достала горсть прошлогоднего курта и положила в большую пиалу, налила туда кипяченой воды, чтобы растворить курт и, смешав со свежим бульоном, приготовить любимый напиток Маная. Сегодня не было кумыса. Еще не доили кобылиц.
Снимая с кереге [46] мешочек с баурсаками, она увидела стрелу, засунутую между кереге и кошмой, укрывшей остов юрты.
46
Остов юрты.
«Почему она не в колчане? Зачем Манай спрятал ее сюда?» — подумала девушка. Она внимательно вгляделась в стрелу и заметила, что та не похожа на те обычные, которыми пользуются казахские жигиты. Шестигранная, ближе к тыльному концу сделан тонкий надрез. Кажется, Сания уже видела такую стрелу. «Но где и у кого?» — мелькнуло в голове и забылось. Аксакалы вошли в юрту и расселись по местам. Манай вытащил свой старый охотничий нож с костяной ручкой и передал его Томану.
— Будь хозяином, сынок, нарежь-ка мяса.
Томан осторожно пододвинул к себе чашу с мясом, взял лежавшую поверх громадных кусков дымящуюся голову сайгака и, переложив ее в другую чашу, передал самому Манаю.
— Аксакал, благодарю вас за оказанную честь, но когда сидят старшие, мне не пристало нарушать обычай. Вот ваш нож. У меня есть свой.
— Бисмилла, — старик принял чашу.
Томан начал нарезать куски мяса. А Манай осторожно отрезал сайгачьи уши и передал одно Томану, другое Сании.
— Вам еще не мешает внимать мудрости старших…