ГОНИТВА
Шрифт:
– Вашей племяннице… полком командовать, – отсапываясь, изрек профессор. Барон развел руками: нисколько не сомневаюсь.
Следующие четверть часа из раскопа доносилось только усиленное пыхтение да звяканье лопат о подвернувшиеся камешки. Артельщики топтались и дергались наверху, нервно отскакивая, когда на ноги падали комья земли. Потом что-то стукнуло, вскрикнуло – и мужики сгрудились над ямой, помирая от любопытства и головами застя свет.
– А-кыш! – громыхнул профессор.
В раскопе сделалось немного светлее, и кто-то из мужиков, разглядев, сдавленно пискнул:
– Шки-лет.
– Пшли. Пшли
Но артельщики не нуждались в понукании. Роняя шапки и подсмыкая ноговицы [16] , они уже неслись с горы в сторону города. Археологам же было в высшей степени наплевать и на мужиков, и на окружающий мир. Почти не дыша, нежнейшими касаниями пальцев и специальных кисточек счищали они землю со своей находки. Долбик-Воробью грезилось триумфальное выступление в Виленском историческом обществе, пан Адась составлял в уме письмо своим ближайшим друзьям фольклористам братьям Граммаус, а панночка вытирала слезы восторга грязным локотком. Наконец профессор с усилием выбрался на край раскопа и сел, свесив вниз короткие ноги.
16
Ноговицы – узкие штаны
– Феноменально. Похоже на языческое погребение. Только почему их похоронили голыми?
– Саваны могли истлеть…
– Милочка, от одежды всегда остаются… элементы. Пряжки, хм, запоны, браслеты, бусы… Дикари падки до украшений, как рождественское дерево. Здесь же, – он указующе ткнул перстом, – только короны. Бронза и янтарь. Весьма типично. Или нет? – спросил он сам себя. – Феноменально.
– Возможно, мы что-нибудь найдем глубже.
– Да, весьма вероятно. Это нужно зарисовать. А потом извлечь скелеты для дальнейшего изучения. Да-с.
– Подайте мне альбом, – попросил пан Адась.
Разгибаясь с рисовальными принадлежностями, профессор вдруг увидел коня и человека и отшатнулся от неожиданности. Он не слышал ни топота копыт, ни стука от прыжка о землю, ни хруста травы под ногами. И конь, и молодой мужчина словно сгустились прямо перед ним из знойного марева, и вставая с колен, ученый увидел поочередно полускрытые зеленью короткие сапоги, костюм для верховой езды, сшитый из грубого сукна, но ладно сидящий, рубашку, распахнутую на крепкой загорелой шее, и над ней удлиненное, с высокими скулами лицо в обрамлении не по моде длинных рыжих волос. Что-то в этом загорелом лице с серыми глазами и твердым подбородком смутило профессора, но уже через секунду он понял, что вот так же точно мог выглядеть, обрасти он плотью, найденный сегодня скелет. Вон даже незагорелая полоска на лбу от похожей на свернувшегося ужа короны! Долбик-Воробей яростно помотал головой. Привидится же такое. Жара и сидр… Между тем незнакомец помог вылезти из раскопа барону и панночке. Лицо последней, там, где не было грязи, покрылось пунцовыми пятнами.
– Вы очень вовремя, Алесь, – сказал пан Адась, отряхая перепачканные руки. – Мой управляющий, Александр Ведрич, – представил профессору. Археолог надулся.
– Я увидел бегущих артельщиков.
– Вы на удивление вовремя. Пришлите пахолков с носилками, надо отнести находки в вифлеофеку. И возьмите у Анны Карловны несколько локтей кисеи.
Во все время разговора,
– И вы суеверны, как эти хамы? – зацепил он.
Алесь повернулся, на две почти головы возвышаясь над толстяком. Желтая искра мигнула.
– Зря. Оставьте в покое наши могилы.
– Все, Алесь! Поезжайте! Прихватите Франю.
Мужчина кивнул, помог близкой к обмороку толстушке взобраться в седло. Когда улеглась поднятая копытами пыль, пан Адась сказал:
– Чудесный молодой человек. Князь по происхождению. К сожалению, не по закону: его родители были мятежниками.
Виленская знаменитость не пожелала ни отрицать, ни согласиться.
Ложилась под конские копыта пыльная дорога. Пахла волошками и маками, доцветающими на обочинах. Какое-то время всадница молчала, собираясь с духом, потом вытерла ладонью пот с грязного лица:
– Простите, пан Ведрич, можно я спрошу?
Он улыбнулся краешками губ, позволяя.
– За что вы так не любите нас? – и продолжала, заикаясь от волнения и проглатывая слова: – Да, я немка. Но я люблю эту землю. Я здесь родилась. Мы пришли не вот только, мы давно живем рядом с вами, четыреста лет. Мой пра-пра, в общем, дедушка, Адам Цванцигер был крестоносцем, рыцарем, и нес сюда свет веры.
– Да, выиграл Двайнабург в карты, споив вусмерть балткревца-коменданта.
Франя возмущенно задергалась, пробуя соскочить на дорогу. Алесь с легкостью удержал ее:
– Спокойно, панна Цванцигер, Смарда пугается.
Франциска-Цецилия не оставляла своих попыток. Наконец тяжело спрыгнула в пыль. Алесь какое-то время заставлял коня идти шагом, давая огорченной и рассерженной девушке возможность держаться с ним вровень. И наконец, склонившись с седла, въедливо прошептал:
– Милостивая паненка, ваш дядя очень ждет меня с носилками на раскопе.
Франя оглядела пустую, знойную дорогу, мореные гряды на окоеме и озеро, осененное мрачными ресницами елей, и согласилась сменить гнев на милость. Но все равно старалась держаться прямо и строго, и Алесь, уважая ее намерение, не прикасался к ней. Какое-то время они скакали в молчании.
– По крайней мере, мой пра-пра, в общем, дедушка, относился с уважением к своим землям в Ливонии. И мы… я тоже стараюсь. Я очень уважаю ваш народ, его терпимость в вопросах веры, его трудолюбие, удивительные вышивки и песни. Но некоторого… я просто не понимаю! Вас унижают, а вы гнетесь в рабской покорности!… И… гонцы.
– Вы издеваетесь или действительно хотите понять?
Франя обернула к Алесю красное от жары лицо:
– Что вы… я…
– Вы понимаете, что значит патриотизм?
– Д-да, – она кивнула.
– Так вот, его обычно принимают за чувство, а он может быть действием. Гонцы… это те, кто могут услышать тихий голос нашей земли и донести его до других, чей слух не столь совершенен.
Франциска обхватила щеки:
– Я… мне казалось, это чувство… великое… А… вы нуждаетесь в костылях?