Гонки на выживание

Норман Хилари

Схватки начались утром одиннадцатого января 1966 года. Андреас ушел на какую-то деловую встречу, поэтому Александра сама взяла чемоданчик со всем необходимым, стоявший наготове уже неделю, и поехала на такси в больницу. Роды продолжались уже семь часов, когда в родильное отделение с побелевшим лицом примчался Андреас.

– Почему ты мне не позвонила?

Она покачала головой, не в силах говорить после только что отпустившей схватки.

– Как ты могла так поступить?

– Я думала… – Александра удивленно замолчала, увидев, как Андреас берет из рук медсестры

прохладный компресс и бережно укладывает его ей на лоб. – Я думала, ты не захочешь…

– Ты моя жена, – тихо сказал он. – Я люблю тебя. Тебе больно, значит, я должен быть рядом.

Александра с радостью схватила его за руку.

– А ребенок?

– Ребенок тут совершенно ни при чем. – Он подтянул стул поближе к больничной койке и сел рядом. Его глаза были полны сочувствия. – Не огорчайся, Али, – сказал он ласково. – Я ничего не могу с этим поделать.

Девочка родилась в два часа ночи и оглушительно заорала, едва появившись на свет. Когда медсестра принесла ее Александре, всю запеленатую в белое, Андреас отвернулся.

Александра продолжала молиться, хотя и понимала, что уже слишком поздно: «Господи, пусть она будет похожа на него». У малютки были темные волосики, ее глазки были плотно закрыты.

– Мистер Алессандро? – Медсестра слегка подтолкнула Андреаса. – Не хотите взглянуть на свою прелестную дочурку?

Андреас медленно обернулся, его лицо было пепельно-серым. Александре стало жаль мужа.

– Подойди и поздоровайся, – мягко предложила она.

Сестра пододвинула стул, и Андреас тяжело опустился на него. Его вдруг охватило любопытство: он протянул руку и коснулся крошечного, туго сжатого кулачка младенца. Девочка открыла глаза.

– Нет, ты только посмотри! – воскликнул он. – У нее глаза – в точности как у тебя! Такие же серо-зеленые.

– Что за вздор! – фыркнула медсестра, выходя из палаты. – У всех младенцев глаза голубые! В крайнем случае карие!

– Взгляните и убедитесь сами, – предложил Андреас.

Сестра вернулась и внимательно заглянула в лицо девочке.

– Бог мой, да вы правы! – признала она. – Редчайший случай.

Александра не сводила глаз с красного, сморщенного личика дочери.

– Дай маме тоже посмотреть, солнышко мое, – прошептала она.

Все было верно. Она как будто смотрела на свое отражение в зеркале. «Спасибо тебе, господи!»

Девочка вдруг замахала крошечными ручками и уцепилась за палец Андреаса.

– Господи, – ахнул Андреас, – она меня держит! – Его глаза наполнились слезами. – Она меня узнала! – изумленно проговорил он.

– Сестра! – позвала Александра, пытаясь справиться с охватившим ее волнением. – Вы не могли бы подержать ее минутку? Я хочу обнять своего мужа.

Андреас крепко обнял ее.

– Мне было так страшно, – сказал он, глотая слезы. – Я думал, она будет чужая… Я боялся, что у нее не будет ничего общего со мной… что я возненавижу ее…

– Все позади, дорогой. У нас есть наша дочь.

Сестра вернулась с ребенком.

– Еще несколько минут, и мы уложим ее спать в детской, чтобы ее мама тоже могла отдохнуть.

Опять маленький теплый сверток очутился у нее в руках. Александра вдохнула ни с чем не сравнимый детский запах, чтобы запомнить

его навсегда.

– Я тут подумала… – начала она, – насчет имени. Как тебе Роберта?

Андреас посмотрел на нее с благодарностью.

– Папа будет счастлив. Но, может, ты хочешь назвать ее в честь своей матери?

Александра улыбнулась.

– После тебя у меня нет более близкого человека на свете, чем Роберто.

– Роберта – красивое имя.

– А уменьшительное – Бобби. Надеюсь, ей подойдет.

Ее внезапно охватила слабость, и она откинулась на подушки. Бдительная медсестра тут же подхватила ребенка и помогла Александре устроиться поудобнее. Андреас встал.

– Тебе надо поспать.

Она благодарно кивнула.

– И тебе тоже, папочка. Увидимся позже.

Это было адресовано и мужу и дочери.

Когда дверь за ними закрылась, ее осенила внезапная мысль: «Теперь я никогда не узнаю, кто на самом деле отец моего ребенка».

38

Весной 1966 года Даниэль не был счастлив.

Когда дела не требовали его присутствия в «Харпер и Стоун«, он возвращался домой и садился писать очередную книгу или статью. Периодически ему приходилось ездить в телестудию для съемок очередной серии «Гурманов». Стоило ему устроить перерыв в общении с режиссерами, операторами и гостями, приглашенными на шоу, как его звали отобедать в каком-нибудь из самых престижных ресторанов города. Его открыто обхаживали лучшие рестораторы, а когда удавалось от них отбиться, его столь же открыто начинали преследовать их жены.

Когда Даниэль не работал, он чувствовал себя бесконечно одиноким. С Фанни он виделся довольно редко – только когда она бывала в городе, с Роли встречался всякий раз, когда бывал в конторе, но, хотя он был искренне привязан к Роли, Даниэль всегда утверждал, что «можно вынести лишь определенную дозу Роли за один сеанс». Сара и Леон, занятые делами в своем ресторане, могли лишь изредка уделить ему пару часов. Даниэль, конечно, продолжал встречаться с Андреасом, но Андреас в последнее время был целиком поглощен умиленным созерцанием своей маленькой дочурки. С Али Даниэль виделся после встречи в Сент-Поле только раз, на крестинах Роберты, да и то издали.

Только Кот готов был уделять ему все свое время.

Даниэль чувствовал себя несчастным.

В начале мая он съездил в Калифорнию взглянуть на конторское помещение для вновь образованной компании «Харпер и Стоун» по обслуживанию банкетов. Он прилетел в Лос-Анджелес в пятницу, и в тот же вечер в одном из особняков Беверли-Хиллз был дан прием в его честь – одно из тех мероприятий, которые Даниэль научился тихо ненавидеть. Женщины были ослепительны, но слишком уж самовлюбленно демонстрировали свои эксклюзивные наряды от Сен-Лорана и великолепный загар. Мужчины были либо телепродюсерами, либо кинодеятелями; в большинстве своем они носили белые свитера, туфли от Гуччи и курили толстые сигары. Все либо орали во все горло, стараясь перекричать друг друга, либо шептали на ухо. Все поминутно хохотали. Утонченности не было ни в чем, кроме еды. Очевидно, решил Даниэль, хороший вкус умер и отправился в рай.