Гонконг
Шрифт:
Берзинь нахмурился, и деликатный ум ее постиг, что он никуда ехать не согласится.
– А ты так любишь своего царя?
– Да, мне приказано.
– О, Янки, Янки! Ты сам как царь! Мой царь! – воскликнула она и обняла его на прощанье.
Хотя бы слезу обронила! Янка удивлялся, как можно так верить и надеяться на другого человека! Он в душе поклялся, что постарается ее не обмануть.
Впереди ничего хорошего. Опять жить по Фаренгейту. Неужели опять на половинной порции сухарей из кукурузной муки с горохом и на полпорции солянки? Погонят на реи – и будем мокнуть целыми днями.
Не
Экипаж чуть не наполовину из ласкаров. Это наемники из Индии. Ласкары в английском флоте то же, что сипаи в сухопутных войсках. Выбраны здоровенные детины, раскормились на казенных харчах, наели рожи. Их держат на грязных работах.
Увидя пленных, ласкары стали смеяться над ними, почувствовали себя господами. Младший унтер из ласкаров показал Берзиню, как надо чистить гальюн, объяснил, что поопрятней надо. Янка взялся за дело. Ласкар стоял над ним и выругался. Янка с досады размахнулся и стукнул его по уху. Тот сразу ушел.
Тихого и невысокого Вяамээ назначили чистить гальюн в лазарете, а там, наверно, холерные больные, холера здесь на кораблях не переводится.
Британцы, казалось, не видят, что пригнали пленных. Думают о чем-то своем, работают или глядят на берег. Делай что хочешь, только не мешай. Поздороваешься – ответят. А ласкары такие же сволочи, как сипаи на берегу.
Вечером было тихо. По берегу и на лодках под борта подходили китаянки и переговаривались с уходящими матросами экипажа и с пленными.
Луна взошла в пятне, «сырая» – к перемене погоды. На другой день подуло с моря, в проливе начался сквозняк. Лодки с китайскими семьями бросало на берег и било друг о друга. Воздух не бушует, а сотрясается ужасными ударами, как при землетрясении в Японии содрогается земля. И так же воздух здесь – словно рушится пластами на город. Повалило сигнальную мачту в укрепленном дворе у казармы. Сносит вывески с китайских магазинов и мчит над крышами тяжкое железо с надписью «Склад фирмы «Джордин и Матисон». Несет листья, ветви, сучья. Жилые плавучие кварталы ушли отстаиваться куда-то под ветер. Пролив осиротел, опустел. Качаются, рвутся с якорей корабли. Некоторые суда ушли в море. Как всегда, эскадра готова к любой опасности.
Тайфун разразился ливнем. Повсюду на улицах полицейские в клеенчатых плащах. Улицы пусты, и воет ветер.
Энн в непромокаемом пальто с капюшоном появилась в условленный час Она и Алексей разговаривали под зонтиками и обливавшимися водой деревьями.
– Хорошо, – сказала Энн, все выслушав. – Это лучше, чем вам ехать в Петербург через Сибирь. Вас заранее отправляют в Лондон. Вы будете вблизи своих.
На корабле, уходившем в Европу, отправляют не двести, а только шестьдесят матросов. Уже погрузились. С ними пойдут офицеры: Мусин-Пушкин, Шиллинг, Сибирцев и еще Елкин. Уходит также Гошкевич и с ним Точибан Коосай. Было предложение, что Сибирцева могут оставить. Но с ним все по-прежнему. Да он и не просил. С матросами перерешили в предпоследний день. Посчитались
Немедленно хозяева заявили командованию о своих претензиях.
У командования свои соображения. Многие пленные, работая в Гонконге, сделали себе громоздкие покупки, с которыми всех и невозможно отправить в Портсмут. Но... Частная собственность. На судах места не хватит. Решили отправить при случае на судне в Де-Кастри, а может быть, и русское судно к тому времени за ними явится.
– Энн! – горячо воскликнул Алексей.
– Но почему из России затруднительно поехать за границу? – тоном, требующим самого откровенного ответа, спросила Энн. Ветер хлестал под зонтик и заливал дождем ее лицо. – Это действительно так?
Она выслушала ответ и возвела на него свои чистые глаза, словно спрашивала: «Это правда?»
В последнюю ночь в отеле после жженки и «Вещего Олега», когда все улеглись, Пушкин поворочался, а потом сказал:
– Вот, будете знать, как вести дела с китайцами. Из-за вас поплывем теперь вокруг Африки!
Алексей Сергеевич более уж не утешает себя.
– Не учите, дорогой мой, англичан! Они пророчат вам будущее. Но в их дела не лезьте. Они знают, что делают! Они прекрасно знают, что не вы продавали винтовые орудия и что все мы тут ни при чем! И китайцы все знают. Да и сэру Джону надоело возвращаться мысленно к Карамзину и началу века.
Мистер Вунг, которому накануне нанесли визит, принял прекрасно, опять мечтал вслух о карьере Стеньки Разина. Прислал в гостиницу подарки на дорогу: мандарины в ящиках, живых индеек особого откорма, для аристократического стола.
Ночью дождь стих. Тайфун миновал, как вылизал улицы, город и горы.
Пароход – фрегат «Нью-Винчестер» – уходил в Англию из Гонконга при большом стечении народа.
Сайлес, прощаясь, говорил, что с окончанием войны хотел бы стать здесь русским консулом, что все связи у него остаются и он еще выбьется.
– И не бойтесь, не избегайте дельцов и хищников, – говорил он, стоя на пристани и пожимая руки русским офицерам. – Не бойтесь их предпринимательства, не расслабляйте свой народ опекой. Вы погубите и его и себя, ведь вы не идете ни на одну сделку, что я вам предлагал, вы не смогли принять ничего ни сейчас, ни на будущее...
– Ну, гонконгский пленник, как вы? – спросил остающийся в Виктории мичман Михайлов.
– Вы о чем?
– Как ваше прощание?
– С кем?
– С... «черкешенкой»!
Все перецеловались и пошли по трапу. Отвечать некогда. Провожающие уже спустились.
Алексей почувствовал, что ему жаль покидать Гонконг, несмотря на все обиды и оскорбления, которые тут перенес. Чего же жаль? Сознания нашей отсталости? Своего ареста? Нет, чего-то значительно большего, что оставлял он в этой кутерьме, в этой европейско-китайской мешанине.
Судно отошло. Стал виден зеленый холм и на нем белый губернаторский дворец.
«А вон и она!» На балконе с колоннадой, на фоне стены из вьющейся зелени, Энн в красном жакете, как белокурая королева на параде в гвардейском мундире.