Гора Дракона
Шрифт:
Карсон промолчал. Этот довод он слышал уже множество раз. Но только сейчас, пытаясь найти возражения, Карсон начал понимать его смысл. Возможно, он просто устал и у него не осталось энергии для споров с ассистенткой. Или на него произвело впечатление выражение лица Тиса, когда тот сказал: «То, что у меня есть, не позволяет мне ждать».
Они молча сидели в тени вулканической скалы, глядя вниз на красивые белые здания «Маунт-Дрэгон», казавшиеся маленькими и зыбкими в потоках горячего воздуха. Несмотря на внутреннее сопротивление, ученый чувствовал, как что-то рушится в его сознании. Похожие
Он откашлялся и тряхнул головой, словно хотел избавиться от подобных мыслей.
— Если ты приняла решение, то каков твой план?
— Убраться отсюда и рассказать людям о том, что здесь происходит.
Карсон покачал головой.
— Здесь все абсолютно законно, у них есть необходимые разрешения на проведение исследований в области генетики. Ты не сможешь их остановить.
— Нет, могу — если кто-то был убит. Здесь что-то не так. И Тис открыл эту тайну.
Карсон посмотрел на женщину, сидящую спиной к скале. Она обхватила руками колени, ветер трепал ее волосы цвета воронова крыла.
«Проклятье, — подумал он, — вот оно».
— Я не знаю, что сумел обнаружить Тис, — медленно проговорил он. — Но мне известно, что он искал.
Глаза де Ваки сузились.
— О чем ты?
— Следователь считал, что у Франклина Барта был еще один дневник. Именно об этом он говорил со мной перед тем, как собрался уезжать. И еще он сказал, что в крови Вандервэгона и Барта обнаружен повышенный уровень допамина и серотонина. Как и у Брэндон-Смит — только у нее это было в меньшей степени.
Женщина молчала.
— Тис думал, что дневник Барта может пролить свет на причины появления этих симптомов, — добавил Карсон. — Он собирался отыскать его после возвращения.
Де Вака встала.
— Ты готов мне помочь?
— В чем?
— Найти дневник Барта. Узнать тайну «Маунт-Дрэгон».
Чарльз Левайн рано приехал в Гринау-Холл, запер дверь своего офиса и дал инструкции секретарю, чтобы он ни с кем его не соединял и не принимал посетителей. Он временно передал чтение своих лекций двум молодым помощникам и отменил все выступления на ближайшие месяцы. Такими были последние советы Тони Уилер, когда она увольнялась со своей должности советника по связям с прессой. На этот раз профессор решил ее послушаться. Давление со стороны попечителей колледжа усиливалось, а сообщения на автоответчике от декана факультета стали заметно агрессивнее. Левайн ощущал присутствие опасности и вопреки своей природе решил вести себя тихо.
Вот почему он удивился, обнаружив в семь утра возле запертой двери офиса, что его терпеливо дожидается какой-то человек. Профессор инстинктивно протянул ему руку, но незнакомец лишь посмотрел на него.
— Что я могу для вас сделать? — спросил Левайн, отпирая дверь и жестом приглашая мужчину войти.
Тот неловко сел на предложенный стул, не выпуская из
— Меня зовут Якоб Перлштейн, — сказал он. — Я историк из Фонда изучения холокоста в Вашингтоне.
— Ах вот оно что. Я хорошо знаком с вашей работой. У вас безупречная репутация.
Перлштейн был знаменит тем, что с неослабевающим пылом предавал гласности документы из нацистских лагерей смерти и еврейских гетто Восточной Европы. Профессор сел за стол, не понимая, чем вызвано враждебное поведение посетителя.
— Я сразу перейду к делу, — сказал Перлштейн, глядя на Левайна из-под нахмуренных бровей.
Тот кивнул.
— Вы утверждаете, что ваш отец, сам будучи евреем, спасал евреев в Польше. Он попал в лапы нацистов и был убит Менгеле в Освенциме.
Левайну не понравилась то, как Перлштейн произнес эту фразу. Но он ничего не ответил.
— Он был убит во время медицинских экспериментов?
— Да, — ответил профессор.
— И откуда это вам известно? — спросил нежданный посетитель.
— Прошу меня простить, мистер Перлштейн, но мне не нравится тон, которым вы задаете свои вопросы.
Мужчина продолжал пристально смотреть на Левайна.
— Я задал вам простой вопрос. И хотел бы услышать на него ответ.
Профессор постарался скрыть свое раздражение. Он множество раз повторял эту историю во время интервью и в беседах с потенциальными спонсорами. Не вызывало сомнений, что Перлштейн ее слышал.
— Я сам провел расследование. Я знал, что мой отец погиб в Освенциме, но не более того. Мать умерла, когда я был совсем маленьким мальчиком. Я должен был узнать, что произошло с отцом. Именно по этой причине я провел почти четыре месяца в Восточной Германии и Польше, изучая архивы нацистов. Это были опасные времена, и я рисковал. Вы можете себе представить, что я почувствовал, когда узнал правду. Именно в тот момент мое отношение к науке и медицине изменилось. И мои взгляды на генную инженерию стали двойственными, что, в свою очередь…
— Где вы нашли сведения о вашем отце? — прервал его Перлштейн.
— В Лейпциге, где хранятся все такие документы. Вы и сами это прекрасно знаете.
— А ваша беременная мать сумела спастись и увезти вас в Америку. И вы взяли ее фамилию — Левайн, а не Берг — фамилию отца.
— Совершенно верно.
— Трогательная история, — сказал посетитель. — Странно лишь, что Берг не считается еврейской фамилией.
Профессор наклонился вперед.
— Мне не нравится ваш тон, мистер Перлштейн. Я вынужден просить вас сообщить мне о причине вашего визита и покинуть мой кабинет.
Мужчина открыл портфель, вытащил папку и с презрительным видом положил на стол.
— Пожалуйста, прочитайте эти документы.
Он кончиками пальцев подтолкнул папку Левайну.
Профессор открыл ее и обнаружил тонкую стопку фотокопий. Он их сразу узнал: выцветший готический шрифт и штампы со свастикой живо напомнили ему ужасные недели, проведенные за железным занавесом. Тогда ему пришлось перебрать множество ящиков с документами в сырых архивах — только отчаянное желание узнать правду заставляло его продолжать поиски.