Гораздо тихий государь
Шрифт:
Часть мужиков и баб поклонились атаману до земли.
— Колико жить нам засталось, поминать тебя будем в молитвах за добро твое превеликое. А уходить нам от землишки своей некуда. Не взыщи.
Примкнувшие к вольнице крестьяне вскочили на выведенных из конюшен княжеских аргамаков.
— С Богом! К третьей берлоге, — скомандовал Корепин и поскакал впереди в сторону леса.
Из окон трапезной повалили густые клубы едкого дыма. Занимался пожар.
Глава V
После смерти
Алексей взволновался.
— Я сказывал, сказывал я, — топал он ногами на ближних, — колико раз сказывал, что не верую в великие завоевания! Все вы с Никоном государя во искушение вводите, суки! Отродье сучье!
Но Никон, Милославский и другие твердо стояли на своем. Переждав, пока царь извергнет весь запас гневных слов, они принимались доказывать необходимость продолжения войны.
— А казна?… Казну где сдобудете? — слезливо уже спрашивал царь.
— Сдобудем… Не кручинься, преславный, все сдобудем тебе, — упрямо отвечал патриарх. — А что до людишек, гораздо живучи людишки, всяческие напасти повынесут. Вынослив, гораздо вынослив российский смерд.
Милославский подсовывал царю кипы приказов о новых тяготах и мытах. Алексей с глубоким вздохом, не читая, подписывал бумаги. Чувствовали себя отменно одни лишь торговые люди, забрасывавшие царя богатыми дарами и на всех перекрестках превозносившие его мудрость и доброту. И, действительно, жилось им отлично — война, обрекшая страну на голодный мор и разорение, была для них желанным праздником.
Милославский отдал торговым гостям все кабацкие откупа и подряды на поставку для войск. Но важнейший торг, приносивший огромные барыши, Алексей объявил царской монополией. Торговлей льном, щетиной, конским волосом, медом, воском и всем, что вывозилось за рубеж, распоряжался исключительно царь, предоставивший богатые льготы «аглицким немцам».
Точно паутиной, опутали англичане всю Московию сетью торговых приказов.
Зато в безвыходном положении очутились мелкие торговые люди. Они не только не могли продавать свои товары по той же цене, как иноземцы, но вынуждены были закрывать лари и спускать за бесценок все свое добро, чтобы только как-нибудь выплатить мыту.
Приказные изо дня в день обходили избы мелких торговых людишек и ремесленников со сбором податей.
Отец Тани, обезмоченный тяглом и голодом, давно распустил работных и забросил свое гончарное дело. Однако подьячие не оставляли его, донимая непосильными придирками.
Настойчивей всех был приказный Туляк. Он отобрал все, что было у Григория, и грозился продать за недоимки избу, и старика забить на правеже.
Григорий слушал, смиренно сложив руки на высохшей груди,
— Твоя сила… Как поведешь, таково и содеется… А мы что? Мы — немочны…
Как-то Туляк пришел к гончару поздно вечером. Заслышав его шаги, Таня юркнула в закуток и с головой зарылась в солому.
— Здоров ли, хозяин? — потрепал подьячий Григория по плечу.
Старик покорно уставился на икону.
— Здоров… Прогневал я Господа. Маюсь-маюсь на земли, а все не жалует смертушка.
Туляк снял шапку, расчесал пятерней реденькую щетинку на голове и присел на лавку.
— Чего таращишься? Аль не признал? — улыбнулся он, скаля изъеденные тычки зубов.
От неровного света лампады рябое, с провалившимся носом лицо приказного казалось еще более страшным, чем обычно.
— Мы что же… Мы рады, — смиренно ответил старик.
Забрав в рот полинявшие усы, приказный хитро покосился на закуток.
— Что за пригода — в кой час не приди, а все ты один?
Гончар вздрогнул, испуганно поглядел на гостя.
— Кому же и быть в избе?… Девка, так ту нешто удержишь? Почитай, и не зрю ее. Все прокорм ищет, — он, тяжко вздохнув, перекрестился. — Где уж нам прокормить ее. Самому впору ноги с гладу-холоду протянуть.
Туляк порылся за пазухой и вытащил узелок.
— Чать и мы крещеные, не татары какие… Для ради дружбы нашей попотчую я тебя пирогом с кашею да чарочкой.
«Не иначе, к Таньке моей подбирается, карпатый дьявол», — подумал гончар, бледнея, но сдержавшись, отвесил земной поклон:
— За милость, за честь спаси тебя Бог.
Достав с полочки глиняный черепок, он протер его начисто рушником и подал гостю. Туляк налил в черепок вина.
— Кушай на добро здоровье.
Гончар испуганно замахал руками.
— Куда уж! Стары мы стали… Прошла наша пора хмельное лакать.
— Пей! — стукнул Туляк кулаком по столу.
Гончар послушно проглотил вино. Горячая волна обдала его грудь, быстро откатилась к ногам и жгучим потоком хлынула к закружившейся голове. Он зашатался и, ухватившись за край стола, разразился удушливым кашлем.
— Не приемлет душа, — выдохнул он, отдышавшись немного. — Стар я и отощамши.
Туляк усадил старика подле себя.
— Присаживайся. Не из тех я, чтобы кичиться с черными рядышком сиживати! — Он выпрямил грудь и многозначительно причмокнул. — А был бы ты, Григорий, посмышленей, не ведать бы тебе ни кручины, ни горюшка.
С вожделением поглядев на пирог, Григорий неуверенно потянулся к нему. Вдруг он вскочил из-за стола и всплеснул руками.
— Господи, я-то потчеваюсь, а Танька с утра не жрамши!
Он просунул голову в закуток и крикнул:
— Танька! Иди пирога отведать приказного.
Туляк фыркнул.
— Ну, вот, потеря-то и нашлась.
Старик опомнился-повернулся к приказному с ребячьей улыбкою.
— Нашлась?… Да где ж она?
Он бессмысленно засеменил по избе и, открыв ногой дверь, трескуче прокричал в темноту: