Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция
Шрифт:
Утром 11 ноября Горбачев позвонил Ельцину в больницу. В палате кандидата в члены политбюро были установлены аппараты правительственной связи. Борис Николаевич разговаривал совершенно убитым тоном. Горбачев сказал, что ждет его у себя в ЦК. Ельцин не хотел ехать, говорил, что врачи прописали ему постельный режим. Но Горбачев бесцеремонно дал понять, что он обо всем знает (он имел в виду историю с ножницами) и что настало время провести пленум горкома.
Ельцин продолжал сопротивляться:
— Зачем такая спешка? Мне тут целую кучу лекарств прописали…
— Лекарства
— А что я буду делать потом? — спросил Ельцин.
— Будем думать.
— Может, мне на пенсию уйти?
— Не думаю, — ответил генеральный секретарь. — Не такой у тебя возраст. Тебе еще работать и работать.
Михаил Сергеевич советовался с академиком Чазовым, спрашивал его: в состоянии ли Ельцин участвовать в пленуме горкома? Евгений Иванович ответил, что этого делать нельзя — прошел всего день после тяжелого стресса. Но Горбачеву не терпелось избавиться от психически неуравновешенного, как он считал, Бориса Ельцина.
Ельцин с ужасом вспоминал тот день. Ему было плохо. Приехал Чазов:
— Михаил Сергеевич просил вас быть на пленуме горкома. Это необходимо.
Врачи, получив указание привести пациента в порядок, накачали Ельцина транквилизаторами. Борис Николаевич обрел способность двигаться, но в голове у него шумело — он еще не пришел в себя после нервно-психического срыва и вряд ли адекватно воспринимал происходящее. Возможно, это его и спасло, потому что ему предстояло пережить нечто ужасное. Атмосфера на пленуме горкома была гнуснее, чем на пленуме ЦК.
На пленум горкома приехали Горбачев, Лигачев и предложенный на смену Ельцину секретарь ЦК КПСС по оборонной промышленности Лев Николаевич Зайков, переведенный из Ленинграда.
«Атмосфера была тяжелой, — вспоминает Горбачев. — Ельцин был большим мастером по части нанесения обид своим коллегам и сослуживцам. Обижал зло, больно, чаще всего незаслуженно, и это отзывалось ему теперь… Все это оставило неприятный осадок. На пленуме Ельцин проявил выдержку, я бы сказал, вел себя как мужчина».
Врагов Ельцин действительно нажил себе порядочное количество — в лице каждого, кого он снял с должности. В другой ситуации им бы пришлось до пенсии держать обиду в себе или делить ее с женой. А тут открылась сказочная возможность рассчитаться — партия в лице генерального секретаря просила врезать обидчику побольнее.
Недавние подчиненные с наслаждением и сладострастием топтали поверженного хозяина, который в ту минуту более всего нуждался в помощи опытного врача-психоаналитика.
Секретари райкомов жаловались на Ельцина и одновременно оправдывались за свое прежнее молчание:
— А могли мы выступать открыто? По многим вопросам набирали в рот воды… Оторвался Борис Николаевич от нас, да он и не был с нами в ряду. Он над нами как-то летал. Он не очень беспокоился о том, чтобы мы в едином строю,
Ельцина прямо называли виновником смерти бывшего первого секретаря Киевского райкома, одного из тех, кого он снял с должности. Уволенного секретаря назначили — с большим понижением — заместителем начальника управления кадров министерства цветной металлургии. Он, видимо, не в силах был пережить случившееся и через несколько месяцев выбросился из окна. Снятие с должности было равносильно катастрофе…
Выступления участников пленума горкома были опубликованы в московской прессе и произвели на москвичей самое мерзкое впечатление. Для Ельцина, который во второй раз присутствовал на собственной гражданской казни, это было новым ударом. Ельцина больше всего потрясло то, что в общем хоре звучал и голос тех, кого он поднимал и назначал на высокие должности. И ему еще пришлось встать, пройти на трибуну и виниться перед этими людьми. Обряд покаяния был непременной частью ритуала.
Ельцин говорил на пленуме:
— Я честное партийное слово даю, конечно, никаких умыслов я не имел, и политической направленности в моем выступлении не было… Я не могу согласиться с тем, что я не люблю Москву… Нет, я успел полюбить Москву и старался сделать все, чтобы те недостатки, которые были раньше, как-то устранить… Я очень виновен перед московской партийной организацией, очень виновен перед горкомом партии, перед вами, конечно, перед бюро, и, конечно, я очень виновен лично перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым, авторитет которого так высок в нашей организации, в нашей стране и во всем мире…
На следующий день на заседании политбюро Горбачев говорил:
— Ельцин предпринял по сути дела атаку на перестройку, проявил непонимание ее темпов, характера.
Горбачев распорядился насчет того, как освещать отставку Ельцина в печати — «чтобы не показалось, что есть какая-то могучая оппозиционная сила. В общем, это просто авантюрист». Интуиция подвела Михаила Сергеевича…
Прямо из горкома Ельцина увезли назад в больницу на Мичуринский проспект. Ельцин не вставал с постели, пребывал в подавленном состоянии. Впервые в жизни он оказался безработным. Но Горбачев уже подобрал ему работу — по специальности. Позвонил и предложил место первого заместителя председателя Госстроя.
Государственный комитет по строительству был суперминистерством, его возглавлял заместитель председателя Совета министров СССР, поэтому его первому заму можно было дать ранг министра. Это было хорошо продуманное назначение: оно позволяло сохранить за Ельциным номенклатурный уровень союзного министра — вроде жаловаться не на что. Но одновременно Горбачев избежал необходимости поручить ему самостоятельную роль. Борис Николаевич опять перестал быть хозяином.
— Это уход с политической арены? — полувопросительно-полуутвердительно произнес Ельцин.