Горбатая гора (сборник)
Шрифт:
Когда Расмуссену исполнилось пятнадцать, его интерес обратился к далеким морям. Он мечтал о книгах и кораблях, книжках с картинками, но нигде не мог достать хотя бы одну. Он рисовал собственные проекты лодок в виде перевернутых крыш, представлял, что океан всегда тихий и чистый, пока миссис Хеппл из Лэреми не рассказала однажды о своем морском путешествии — ей оно казалось чистилищем с огромными волнами и ужасными ветрами. А однажды у них пять или шесть месяцев работал какой-то человек. Он бывал в Сан-Франциско и рассказал о его многолюдных улицах, войне с китайцами, о моряках и торговцах, способных за одну ночь прогулять все деньги в каком-нибудь увеселительном заведении. Он описал
Раса дома не держало ничто. И в шестнадцать лет этот мальчик убежал из дома, отправившись в Сан-Франциско, Сиэтл, Торонто, Бостон, Цинциннати. Никто не знал, чего он хотел и куда сумел добраться, — он так и не вернулся и ни разу не написал.
Дочь, которую не слишком сильно любили, вышла замуж за ковбоя с кучей вредных привычек и переехала с ним в Бэггс. Хорм Тинсли махнул рукой на овцеводство и занялся садоводством и производством меда, специализируясь на консервировании помидоров и арбузов. Приблизительно год спустя он продал лошадь Раса Кликасам с соседнего ранчо.
В 1933 году исполнилось пять лет с тех пор, как сын уехал, от него не было ни одной весточки.
Мать молилась. «Почему он не пишет?» — спрашивала она и вспоминала того младенца — в воде, в раздувшемся от ветра платьице, поддерживающем его на поверхности воды. «Кто будет писать такой матери?» — и она просыпалась по ночам, шла на кухню, где мыла потолок, ножки стола или чистила обувь мужа. Возможно, она была убийцей, но никто не посмел бы сказать, что она грязнуля.
Джексон Дэнмайр был готов отправиться в дорогу вместе со своими вентиляторами. На ранчо они закончили строить новый круглый загон, скот, нуждавшийся в клеймении, заклеймили, заготовка сена была невозможна — на выжженных солнцем полях заготовкой никто не занимался. Если в других местах еще можно было найти поля с белыми цветами, то здесь была только ядовитая пыль, носимая ветром, темный горизонт, отсутствие дождя и поднимающаяся снова песчаная буря или растущие облака-стаи кузнечиков. Но Айс говорил, что худшее еще впереди. Чтобы спасти фермеров, правительство покупало у них скот за наличные деньги.
Джексон бездельничал, наблюдая за косматоголовым Блиссом, склонившимся к ноге кобылы и изучающим копыто на предмет трещин.
— В прошлом году в Лингле я видел, как мормоны сожрали живьем дикую собаку, — сказал Джексон. — Приблизительно за десять минут.
— Господи, — сказал Блисс, который до четырнадцати лет ни разу не пробовал леденцы, а когда попробовал, то выплюнул, заявив, что в них слишком много вкуса. Ему нравились истории Джексона. Он частенько думал о том, что не против и сам как-нибудь попутешествовать вместе с Джексоном пару недель. — Тут понемногу начинает трескаться, — сказал он, указывая на копыто.
— Почини, спаси лошадь, — отреагировал Джексон. — У нас этих подков еще целая куча. Да, я видел и слышал много странных вещей. Клейт Блей рассказывал мне, что около двадцати лет назад он наткнулся на двух дровосеков тут, в Лэреми. Они сказали ему, что нашли большой бриллиант на Сьерра-Мадрес, а потом, говорил Клейт, оба они ушли и умерли. Их тела нашли осенью, но, по словам Клейта, они рассказали ему, где спрятали алмаз.
— С тобой такого не случится. — Блисс вплотную занялся подковой.
— Угу, я не Клейт Блей, со мной такого не будет, — он вытащил сигарету, но не стал закуривать.
— Это что за дрянь у тебя на фургоне? — спросил Блисс, посмотрев во двор.
— А, кто-то насыпал
— О господи, — сказал Блисс, заканчивая возиться с кобылой. — Я закончил. Ну, могу найти тебе все эти материалы.
Когда он выпрямился, Джексон протянул ему кисет с табаком.
— Давай, брат. А я найду ножницы и остригу твои паршивые волосы. Ладно, мне пора.
Письмо для семейства Тинсли пришло из Шенектади, штат Нью-Йорк. Человек, приславший его, — методистский священник — писал, что один молодой человек, сильно пострадавший в автомобильной аварии, после которой остался немым и изуродованным, каким-то образом сумел объяснить, кто он и назвался Расмуссеном Тинсли, их сыном.
«Никто не думал, что он выживет, — писал священник, — это чудо Господнее, что он уцелел. Я уверен, что кондуктор поможет ему пересесть на другой поезд, в Чикаго. Стоимость лечения оплачена церковью. Он прибудет в Лэреми дневным поездом семнадцатого марта».
Дневной свет был похож по цвету на лимонный сок. Миссис Тинсли, с причудливо уложенными кудряшками, стояла на платформе и наблюдала за выходящими из поезда пассажирами. Отец был одет в чистую накрахмаленную рубашку. Появился их сын, опираясь на трость. Кондуктор вынес чемодан. Они знали, что это Рас, но не узнавали его. Он был чудовищем. Левая часть лица и головы были изуродованы. Голова была сплошь покрыта темно-красными рубцами. В горле зияла дыра, левый глаз вытек. Челюсть деформировалась. Множественные переломы левой ноги плохо срослись, он хромал и подволакивал ногу. Обе руки были искалечены, не хватало нескольких пальцев. Он не мог говорить, только издавал звуки, которые смог бы разобрать только дьявол.
Миссис Тинсли отвернулась. И тут же ощутила чувство вины.
Отец неуверенно шагнул вперед. Калека опустил голову. Миссис Тинсли уже забиралась обратно в «форд». Она дважды открыла и закрыла дверь, ловя пробивающийся солнечный свет. В полумиле от вокзала шел дождь, и влажные валуны вспыхивали на солнце как оловянные миски.
— Рас, — отец протянул руку и коснулся тонкой руки сына. Рас отпрянул.
— Ну, что ты, Рас. Поехали домой, мы тебя подлатаем. Мама зажарила курицу, — но, глядя на искалеченный рот, провалившийся от нехватки зубов, отец подумал, что, возможно. Рас не сможет ничего пережевывать.
Он мог. Он постоянно ел. Зубы на здоровой стороне челюсти перемалывали мясо и с аппетитом жевали пирожные. В приготовлении пищи миссис Тинсли нашла некое облегчение. После неудачи на вокзале Рас больше не пытался говорить, но однажды написал безграмотную записку и передал отцу:
Мине нада нимнога погулять
И Хорм решил немного покатать его в своем грузовичке. Шины были плохие, поэтому он никогда не ездил далеко. Хорм говорил всю дорогу. По полям прыгали кузнечики. Рас молчал. Он постепенно приходил в себя, силы возвращались к нему, плечи распрямились. Он мог даже подтягиваться на руках. Но что он думал о далеких городах и морских кораблях, он, прочно привязанный к дому? Да и уверенности в том, что он все понимает, не было. Понятно было одно — у парня что-то нарушено. Но когда отец собрался поворачивать домой, Рас подергал его за рукав, выражая протест.