Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
Двое сопровождавших принца господ: его кузен по линии Неверов повеса Шаверни и Навай младший пудрились и украшали лица рисованными мушками. Это были очаровательные молодые люди, – немного женоподобные, немного развязные. Невзирая на ранний час, они были уже навеселе, успев изрядно хлебнуть шампанского. Свои шелка и бархат они носили с очаровательной небрежностью. Навай был лет двадцати пяти, маркизу де Шаверни, недавно исполнилось девятнадцать. Увидев собравшуюся в зале толпу, они, на мгновение раскрыв рты, застыли, а затем
– Господа, господа! – призывал Пейроль, снимая шляпу. – Проявим уважение к мсьё принцу!
Разгоряченная, готовая уже было вступить друг с другом в рукопашную толпа покупателей мгновенно, как по мановению волшебной палочки успокоилась. Все кандидаты в наниматели будущих контор одним движением склонили головы, а дамы шаркнули ножками в приветственном реверансе. Гонзаго чуть заметно кивнул всем рукой и обратился к своему управляющему.
– Поторопитесь, Пейроль. Скоро эта зала мне понадобится.
– Какие очаровашки! – произнес сквозь смех юный Шаверни, в упор лорнируя толпу.
– Они просто прелесть! – поддержал его Навай, у которого от смеха выступили слезы.
Пейроль приблизился к Гонзаго и, понизив голос, доложил:
– Они созрели, доведены до белого каления, – заплатят, сколько бы с них не потребовали.
– А почему бы не начать торги! – воскликнул Шаверни. – Вот уж, полагаю, будет забавно!
– Помолчите! – оборвал его Пейроль. – Мы пока не за обеденным столом, чтобы валять дурака, господин шут.
Но идея начать торги ему понравилась, и, обращаясь к Гонзаго и его свите, он спросил:
– С какой цены будем начинать?
– Пятьсот ливров в месяц за четыре квадратных фута! – зубоскалил Навай, полагая, что названная им цифра во много раз превосходит все разумные пределы.
– Тысячу ливров в неделю! – поддержал шутку приятеля Шаверни.
– Начни с полутора тысяч, – совершенно серьезно произнес Гонзаго.
– Господа наниматели! – обратился к толпе Пейроль. – Поскольку последние свободные площади занимают лучшие во дворце места, то мы намерены их сдать внаем, по самой высокой цене. Итак – № 927 – полторы тысячи ливров.
По толпе пронесся шепот, но в голос никто не отозвался.
– Черт возьми, кузен, – оживился Шаверни, – сейчас я вам помогу.
И громко выкрикнул:
– Две тысячи ливров!
Покупатели растерянно переглянулись.
– Две тысячи пятьсот! – прибавил Навай, гордясь своим широким жестом.
Ошеломленные претенденты молчали.
– Три тысячи, – сдавленным голосом вдруг из толпы выкрикнул торговец шерстью.
– Продано! – поспешил Пейроль.
Гонзаго метнул в сторону своего управляющего злобный взгляд. Пейроль мыслил слишком узко, видимо опасаясь, что людская глупость небезгранична.
– Не хрена себе! – прошептал Кокардас.
Паспуаль, стиснув руки, застыл в напряженном внимании.
– № 928! – продолжал управляющий.
– Четыре
– Это слишком много! – робко пыталась возразить одна посетительница. Недавно за двадцать тысяч ливров она на улице Кенкампуа купила большую лавку, где теперь продавала лучшие в Париже подвенечные наряды.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре тысячи пятьсот, – перебил цену аптекаря торговец скобяными товарами.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Продано! Номер 929! – и под сверлившим его взглядом Гонзаго Пейроль прибавил: – Десять тысяч ливров!
– За четыре квадратных фута! – ошалело прошептал Паспуаль.
– Меньше, чем занимает могила, – задумчиво заметил Кокардас.
Торги набирали обороты. У продавцов и покупателей от азартных страстей кружились головы. Судьба площадки № 929 решалась с обеих сторон такой самоотверженностью, как будто от этого зависела чья-то жизнь. Когда Гонзаго за следующий номер назначил пятнадцать тысяч, это никого не удивило. Расплата производилась на месте, звонкой монетой и государственными кредитками. Один из секретарей Пейроля получал деньги, а второй вписывал в блокнот имя купившего. Шаверни и Навай больше не зубоскалили.
– Идиотизм! – сказал маркиз.
– Просто глазам не верю! – соглашался Навай.
Гонзаго высокомерно усмехался. Даже в решительные минуты он не терял игривого тона.
– Да, господа, Франция поистине дивная страна! – и тут же решительно прибавил. – Все остальные площадки пойдут по двадцать тысяч ливров.
– За четыре квадратных плевка! – не переставал изумляться юный Шаверни.
– Мне!
– Мне!
– Мне! – орали в толпе.
Между мужчинами начались драки. Некоторые женщины, не выдержав сутолоки, падали одна на другую, но даже при этом, потирая ушибленные места, визгливо вопили:
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Все смешалось в беспорядочную массу: люди, монеты, бумажки, крики восторга, крики гнева, крики отчаяния. Золотые монеты сыпались потоком на приставленную к подмосткам лестницу, служившую расчетным прилавком. Удивительно было наблюдать ту поспешность, с которой люди опорожняли толстые кошельки и карманы. Получившие квитанцию, победно размахивали ими над головой, и уходили пьяными от счастья. Те, кому не досталось, рвали на себе волосы.
– Мне!
– Мне!
– Мне!
Пейроль с секретарями не знали, кого слушать. Началась групповая истерия. На последних клетушках паркет был испачкан кровью. Самая последняя неполная площадка под номером 942, та которая занимала всего два с половиной квадратных фута, была продана за двадцать восемь тысяч ливров, и Пейроль, с шумом захлопнув блокнот прокричал:
– Господа, торги закончены!
Наступила тишина. Новоиспеченные хозяева квадратов очумело взирали друг на друга, не веря своему счастью.