Гордиев узел сексологии. Полемические заметки об однополом влечении

Бейлькин Михаил Меерович

Крайний эгоизм и самомнение не оставляют места в их личности для чувств симпатии, для хорошего отношения к людям. Сопротивление, несогласие, на которые они иногда наталкиваются, вызывают у них и без того присущие по самой их натуре чувства недоверия, обидчивости, подозрительности. Они неуживчивы и агрессивны: обороняясь, они всегда переходят в нападение и, отражая воображаемые ими обиды, сами, в свою очередь, наносят окружающим гораздо более крупные; таким образом, параноики всегда выходят обидчиками, сами выдавая себя за обиженных. Всякий, кто входит с параноиком в столкновение, кто позволит себе поступать не так, как он хочет этого и требует, тот становится его врагом. Другой причиной враждебных отношений является факт непризнания со стороны окружающих дарований

и превосходства параноика. В каждой мелочи, в каждом поступке они видят оскорбление их личности, нарушение их прав. Таким образом, очень скоро у них оказывается большое количество "врагов", иногда действительных, а большей частью только воображаемых. Всё это делает параноика по существу несчастным человеком, не имеющим интимно близких людей, терпящим в жизни одни разочарования. Видя причину своих несчастий в тех или других определённых личностях, параноик считает своим долгом – мстить; он злопамятен, не прощает, не забывает ни одной мелочи. Нельзя позавидовать человеку, которого обстоятельства столкнули с параноиком”.

Приведенный клинический пример полностью подтверждает выводы, сделанные ранее. Психопатия и гомосексуальность – два различных явления.

Необходимо лишь заметить: хотя при “ядерной” психопатии (но не “ядерной” девиации!) уродливое развитие личности неизбежно (ведь психопатия, по определению, – уродство характера), заботливым воспитанием всё же удаётся смягчить его проявления.

Хуже, если биологические причины, приводящие к развитию психопатии, усугубляются депривацией любви в родительской семье и дефектами воспитания. В подобных случаях отклонение от психологической нормы достигает особой степени выраженности, приводя к развитию садизма и некрофилии.

Нам предстоит сравнить, есть ли существенная разница между садистами с гетеро- и гомосексуальной ориентацией.

Патопсихология садомазохизма

При множестве нюансов поведения садистов, есть нечто общее, что их роднит: они абсолютно бесчувственны к чужим страданиям. Вернее, их реакция на сигналы бедствия (Лоренц называет их альтруистическими “стоп-сигналами”), подаваемые другим человеком или другим живым существом, извращена. Вместо того чтобы прерывать агрессивные действия, эти сигналы, свидетельствующие о боли и взывающие о помощи, лишь усиливают жестокость садистов, которые, по мере их отчаянной подачи, возбуждаются всё сильнее. Чем жалобней мяучит котёнок, тем в больший раж входит его мучитель-подросток. Чем беззащитнее жертва, тем изощрённее пытки, изобретаемые насильником.

Именно так, судя по газетным публикациям, вёл себя печально знаменитый убийца Иртышов, вырвавший через задний проход кишечник у изнасилованного им в лифте ребёнка. Детство садиста было несчастным. Алкоголиками были и мать, и отец. В возрасте 10 лет он получил тяжёлую черепно-мозговую травму, попав под автомобиль. Мать, избавляясь от ненужного ей чада, отдала его в интернат для умственно отсталых. Там более сильные подростки насиловали его, а слабых насиловал он сам. Окончив ПТУ, Игорь перебрался в Петербург. Здесь его садистские наклонности получили признание со стороны мазохистов. Но связи со взрослыми не устраивали Иртышова, поскольку он не мог истязать свои жертвы по-настоящему. Потому-то он стал насиловать и убивать малолетних. В ходе следствия Иртышов в течение полугода упрямо отрицал свою причастность к изнасилованиям и убийствам (на его счету девять мальчиков). Потом он во всём признался, объясняя содеянное душевным расстройством. Слёзы, однако, ему не помогли, ведь убийца прекрасно знал, что творил, и невменяемым отнюдь не был.

В психологическом портрете Иртышова легко узнаётся особый тип “нарцисса”, личности холодной и ориентированной лишь на собственные ощущения. Он соответствует составленному Р. Бриттеном классическому портрету “серийного убийцы как инвертированного, робкого, тревожного и социально изолированного человека. <…> Он чувствует себя ниже других мужчин, сексуально сдержан и неопытен, <…> обладает богатыми садистическими фантазиями, реализация которых движется низким чувством

самоуважения” (Brittain R., Цит. по Ткаченко А., 1999).

Таким же был и Г., знаменитый “Лифтёр” – убийца-душитель из Магнитогорска. По моей просьбе он написал свою исповедь, полностью опубликованную в книге “На исповеди у сексолога” (Бейлькин М. М., 1999). Холодность “нарцисса” проявилась у Г. в том, что, помня малейшие нюансы ощущений, испытанных им во время убийства своих жертв, в разговоре со мной он не мог припомнить их имён и фамилий. Между тем, они были на устах у всех магнитогорцев, терроризированных садистом.

По мере того, как ухудшалась половая жизнь с женой из-за неполадок в его сексуальной сфере, Г. всё больше чувствовал себя ничтожеством как мужчина. Наконец, нормальный половой акт стал ему и вовсе ненавистен. После первого совершённого им убийства Г. намеревался вступить в половой акт с трупом. Это не удалось ему из-за отсутствия эрекции. После последующих убийств он, правда, уже не делал никаких попыток к осквернению трупов и даже не расстёгивал свои брюки. Страх, беспомощность и агония девочек, а главное, что с их трупами он мог делать всё, что ему заблагорассудится, стали самоцелью. Г. полностью утратил способность к нормальной половой жизни с супругой; эрекция стала слабой даже при онанизме.

Г. жил в мире собственных фантазий, играя роль супермена, неуловимого для милиции. По всем правилам театральной постановки он купил себе тёмные очки, нож и игрушечный пистолет. Убийца колесил по городу, сбивая со следа своих преследователей, и упивался тем, что держал в страхе целый город. Элементы театральной игры, по мнению А. Ткаченко (1999), – обычный атрибут “перверсной сексуальности. Достаточно вспомнить случай Джека-Потрошителя, отсылавшего перед убийством в Скотланд-Ярд предупреждение с указанием новой жертвы, или, из новейшей истории, – случай Бостонского душителя, оставлявшего рядом с изуродованным трупом открытку с поздравлением по случаю Нового года”. У Г. подобная игра была способом психологической защиты: строя из себя супермена, убийца компенсировал собственный комплекс неполноценности.

Психоаналитик Эрих Фромм (1994) словно именно о Г. писал: “Человек становится садистом оттого, что чувствует себя импотентом, неспособным к жизни. Он пытается компенсировать этот недостаток тем, что приобретает огромную власть над людьми и тем самым превращает в Бога того жалкого червя, каким он себя чувствует”. Характерную деталь психологии “нарциссов” подметили польские психиатры З. Соколик и М. Шостак (Sokolik Z., Szostak M., 1976; Цит. Збигнев Старович, 1991): “у них нарушена способность различия собственных переживаний и реальных событий; отмечается склонность к такой интерпретации мира, когда желаемое принимается за действительное”.

Фантастическая зловещая игра была выражением основной черты характера Г., его нарциссизма. Этим термином, восходящим к имени самовлюблённого героя греческого мифа, Фрейд подчеркнул отстранённость нарциссических психопатов от остальных людей. Окружающий мир интересует их лишь как продолжение их самих или неинтересен им вовсе. Если для самоутверждения и компенсации комплекса неполноценности “нарцисс” решит кого-то убить (разумеется, слабого и беззащитного), то сделает это без малейших угрызений совести.

Своей нарциссической холодностью Г. поразил даже много повидавшего в своей практике следователя, участвовавшего в аресте. Когда за ним пришли, Г. сидел за обеденным столом. Не изменившись в лице, он холодно и спокойно попросил: “Можно, я доем апельсин? А то мне в камере его не дадут”. Это была не просто бравада. Таково уж бесчувствие психопата, считающего себя центром мироздания и не способного воспринять масштабы действительного соотношения между его Я и окружающим миром.

Такой тип садистов Фромм не зря назвал некрофильским. Обычный садист нуждается в трепещущей и смертельно напуганной, но живой жертве. Некрофил же получает полное наслаждение от мертвеца. Уж от него-то никакой критики в свой адрес (в том числе по поводу сексуальной несостоятельности) не услышишь наверняка.