Гордиев узел

Шлинк Бернхард

Она вся дрожала.

— Чему я должен был поверить?

У Георга застыла на лице гримаса его неуклюжего смеха, но произнес он это, изо всех сил стараясь говорить примирительным тоном.

— Иди, иди в полицию! Ломай все, что между нами было! Какой же ты слабак и трус! Вместо того чтобы честно довести начатое дело до конца, вместо того чтобы стиснуть зубы и потерпеть, ты все испортил. Ну, дело твое, иди, если хочешь. Только не думай, что…

Шипящий голос, рубленые слова, фразы, словно взятые из пародии на тему «Здравый смысл и железная логика». Георг услышал в этом голосе злость, и ситуация мгновенно вышла из-под его контроля — подобно тому как,

уронив дорогие часы в глубокий водоем, еще видя, как они падают и медленно погружаются на глубину, человек в ту же секунду осознает невозвратимость потери. Их еще, вполне вероятно, можно было бы схватить, резко наклонившись или прыгнув в воду, но мешает какой-то паралич, быстро переходящий в застывшую боль утраты.

Георг пожал плечами и с чувством пустоты пошел мимо Франсуазы к двери.

— Стойте, мой молодой друг, стойте! — крикнул ему вслед Булнаков, но он не обернулся.

13

Он прошел мимо памятника маленькому барабанщику в бар на углу. «Le Tambour d’Arc'ole», [14] — в первый раз прочел он надпись на постаменте и попытался вспомнить, какую героическую роль сыграл барабанщик в битве при Арколе, но так и не вспомнил. Скорчив при мысли о героизме гримасу, он заказал кофе и вино. Сегодня окно было чистым, и площадь лежала перед ним как на ладони в сиянии ярко-голубого предвечернего неба.

14

«Аркольский барабанщик» (фр.).

Может быть, все не так страшно? Допустим, попытка пригрозить полицией и спасти брата Франциски провалилась. Ну и черт с ней, со всей этой семьей Крамски. Его переводы попали к польским или русским спецслужбам. Но эти игры с солдатами, пушками и танками, самолетами и вертолетами были и будут, с ним или без него. Георг представил себе генералов, стоящих перед ящиком с песком; один, с игрушечным вертолетом в руке, делал «рррр», другой, с самолетом, — «жжжж». Неужели они и в самом деле угробили Морена только для того, чтобы расчистить ему, Георгу, путь к чертежам Мермоза? Все сходилось: они с Франсуазой поехали на ее «ситроене» в Лион, свой «пежо» он оставил в Кадене и, вернувшись обратно, нашел его не там, где он, как ему казалось, был припаркован, а совсем в другом месте. Он похолодел от страха. Нет, стоп, стоп! Спокойно, без паники. Не будут же они рисковать всей операцией, наводя на него полицию?

А Франсуаза? Георг чувствовал, что между ними все кончено, но он по-прежнему любил ее, и она не стала ему менее близка, чем была вчера. Лишь усилием воли ему удалось уяснить себе, что его мир еще несколько часов назад был целым и невредимым.

У него было такое чувство, как будто он сидит на больничной койке и в первый раз смотрит на свою ампутированную ногу, вернее, на пустоту под простыней. Глаз видит эту пустоту, мозг регистрирует факт, но все внутри готово к тому, чтобы через какое-то время встать на обе ноги и уйти из больницы, и чешется несуществующий палец.

Георг смотрел в окно. Из переулка на площадь вышла Франсуаза. Она направилась к своей машине, застыла на полпути, сделала еще несколько шагов, опять остановилась. Она увидела его «пежо». Медленно повернувшись к бару, в котором он сидел, она подняла голову и, щурясь от солнца, поискала его глазами. Наконец она его заметила. При виде ее упругой походки, ее коротковатых ног он услышал

ее быстрые шаги, хотя никак не мог их слышать. Она была в черном комбинезоне, на плечи накинут пестрый пуловер с завязанными на груди рукавами.

Сколько раз, увидев ее издалека и наблюдая, как она шагает, сначала серьезная, сосредоточенная на своих мыслях, потом останавливается перед витриной или уличным музыкантом, медленно идет дальше и наконец, заметив его, ускоряет шаги, машет ему рукой и улыбается, радуясь встрече, он чувствовал, как его сердце, встрепенувшись, начинает отбивать какой-то бешеный ритм!.. «Почему ты предала меня? — подумал он. — Почему?..»

— Мне надо ехать по делам. До вечера? — крикнула она ему, на секунду остановившись на пороге, и исчезла.

Ее слова прозвучали привычно и буднично. Георг посмотрел ей вслед и допил вино. По дороге домой он купил продуктов, как обычно, на двоих. Когда она приехала, на плите тушились мясные рулетики, в камине горел огонь, из динамиков звучала музыка. Делая покупки, наводя в доме порядок, готовя ужин, он с удивлением смотрел на себя со стороны. «Это все какое-то наваждение, это все происходит не со мной, это не я», — думал он. Но все получалось само собой, любое дело спорилось.

Ни он, ни она ни разу не заговорили ни о ночном происшествии, ни о разговоре у Булнакова. Они вели себя друг с другом осторожно, нерешительно, и Георг с удивлением почувствовал в этом что-то похожее на остроту ощущений при первом знакомстве. Позже, в постели, после секса, Георг включил ночную лампу, выпрямился, посмотрел на нее и спросил:

— И что теперь с нами будет?

Ее взгляд был спокоен, если не считать ямочки над правой бровью, и Георг не мог понять, что она означала — мыслительную активность или беспомощность и растерянность. Потом она взяла вязаного шерстяного медвежонка, сидевшего рядом с кроватью Георга на радиобудильнике, посадила его себе на грудь и помахала в воздухе его лапами так, как это делают медведи в цирке, прося подачку.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив, — ответила она. — По-настоящему счастлив.

Ничего из того, что он хотел ей сказать, не дошло бы до ее сознания. Он мог только прогнать ее, но на это у него не было сил.

На следующее утро он поехал в Марсель, отдал посыльному Мермоза переведенные материалы и получил новые. Он задумался: можно ли их переводить дома или лучше делать это в конторе? В конце концов он сделал ксерокопии чертежей, хотя в инструкции по безопасности это было категорически запрещено, запер оригиналы в сейф, а копии взял с собой. В десять часов вечера, услышав шум мотора, он сложил ксерокопии вчетверо, дождался, когда Франсуаза войдет в дом, залез на перила балкона перед кабинетом и сунул их в водосточный желоб, а когда она подошла к его столу, он как ни в чем не бывало писал письмо. То же самое он проделал и на следующий день, и через день. Потом, за завтраком, занятая исключительно кофе, круассанами и яйцом, она спросила словно невзначай:

— А от Мермоза пока больше ничего?

— Да, пока ничего.

Несколько секунд она помешивала свой кофе, в котором не было ни сахара, ни молока.

— Георг, не делай глупостей, — произнесла она мягко.

В Марселе Георг перенес перевод с копий в оригиналы и, сдав работу, остался очень доволен. Потом он долго сидел над копиями и новыми чертежами, в первый раз пытаясь понять, с чем он имеет дело. Речь шла о каких-то подвесах, это он понял еще в процессе работы. Но что и к чему должно было подвешиваться? Он опять запер оригиналы в сейф, а копии взял с собой в папке.