Гордон Лонсдейл: Моя профессия — разведчик
Шрифт:
— Накипь?
— Наоборот, — парень покачал головой. Всё встало на место: жидкость прекращала течь в радиаторе.
— Отличное средство. Пять шиллингов флакон.
Я понял, что сейчас будут делать бизнес на мне.
— Увы, некуда вливать, — улыбнулся я.
— Мне тоже, — усмехнулся понимающе парень и запустил мотор.
Следующую остановку я сделал у телефонной будки. Набрав номер, долго ждал, пока ответят. Наконец услышал хрипловатый баритон Патрика — голос его я знал хорошо, хотя самого Патрика никогда в глаза не видел.
— Слушаю вас, — как мне показалось,
«Спал, наверное», — подумал я.
— Будьте добры мисс Маргарет Джеймс.
— Её нет дома, — неожиданно тепло и обрадованно ответила трубка. — Что передать?
— Ничего.
— Она будет в пять.
— Спасибо.
Я повесил трубку.
Все в порядке. В пять вечера Патрик вынет очередную почту из тайника. На этот раз там будут имена двух гитлеровских учёных, которые ведут сейчас в Англии разработку бактериологического оружия, ну и ещё кое-какие документы, на опубликовании которых военное министерство Англии вряд ли стало бы настаивать.
Дождь перестал так же незаметно, как и начался. Но по-прежнему было зябко и сыро, и асфальт ещё долго хранил лужи, и в них отражалось серое мокрое небо и серые мокрые стены домов, впитавшие в себя по меньшей мере двухвековую копоть традиционных каминов.
Потом я оказался в районе великолепного Риджент-Парка, районе богатых особняков с неизменным зелёным бобриком газонов, кружевом чугунных оград и присыпанными песком дорожками. До «Белого дома» отсюда было рукой подать.
Как всегда после долгого дождя, тонко и свежо пахло травой. Из маленького ресторанчика на углу — он только что открыл двери — нёсся запах жареного на углях мяса. Я почувствовал, что голоден и что давно пора обедать.
И прибавил шаг.
Обедал я обычно дома, как и полагалось живущему на небольшие сбережения студенту.
Продукты покупал в магазине самообслуживания в десяти минутах ходьбы от «Белого дома», хотя там была весьма респектабельная лавка, рассчитанная на самый прихотливый вкус заморских постояльцев «Белого дома» и не уступавшая лучшим лондонским гастрономическим магазинам. Но, как и большинство жителей дома, я пользовался ею только в крайних случаях, так как цены были процентов на тридцать выше, чем в обычных магазинах. В моей кухне, несмотря на её крохотные размеры, был холодильник, ловко устроенный под раковиной, так что я мог запасать себе продукты сразу на несколько дней.
А так как готовить самому себе было чрезвычайно нудно, а времени на кухонные дела всегда было жалко, то я в основном пробавлялся консервами, полуфабрикатами и концентратами, добавляя к ним свежие овощи.
В магазине в этот час было пусто. Одетая в голубой халатик хорошенькая продавщица, профессионально улыбнувшись, подала мне металлическую корзинку, которую я тут же набил доверху нарядными, словно детские игрушки, банками консервов и концентратов. Не переставая механически улыбаться, девушка ловко упаковала всё в один пакет.
В вестибюле «Белого дома» меня ждала новость — на чёрной грифельной доске, над креслом портье, в квадрате, где отмечались сообщения для жителей восьмого этажа, переданные по телефону в их отсутствие, значился номер 844 —
— Благодарю, — сказал я. — И это всё?
— К сожалению, — с почти искренним сочувствием развёл руками джентльмен с сигарной рекламы. — Больше ничем порадовать не могу…
Все квартиры «Белого дома» одинаковы. Почти одинаковы. Расположенные вдоль длинных, освещённых лампами дневного света коридоров, они всегда вызывали в моей памяти океанский лайнер, в проходы которого тоже никогда не попадает настоящий дневной свет, а двери кают мелькают так же часто.
Квартира номер 844, где я жил, находилась на девятом этаже. Но в Англии, как и в других странах Западной Европы, первый этаж считается цокольным, а счёт идёт со второго. Поэтому по-английски считалось, что я живу на восьмом этаже. Я вошёл в довольно просторный коридор. Сразу за дверью, справа, была кухня, за ней — ванная, а в конце коридора — жилая комната. Её двенадцать квадратных метров, благодаря удачно подобранной обстановке, не казались такими уж тесными. В одну из стен был встроен шкаф. В него свободно уместился весь гардероб, чемоданы, фотопринадлежности и всякие мелочи. У боковой стены стояла кушетка, которая ночью превращалась в кровать. В углу у окна блестел полировкой небольшой комод, на который я водрузил необходимый в моей работе мощный радиоприемник. Раскладывающийся столик у окна, если были гости, можно было легко передвинуть в любую часть комнаты. Другой угол у окна занимало кресло. Ещё там был маленький секретер со стулом. Вот и всё «содержимое» квартиры. Да ещё невысокое, но зато очень широкое окно с плотными шторами, из которого открывался великолепный вид на Лондон.
Я вспомнил, что должен позвонить в лигу.
Набрав знакомый номер, слышу энергичный голос мисс Пауэлл.
— Алло, Элизабет, — говорю я.
— Привет, Гордон! Как живёшь? Тебе передали, что я звонила?
— Да, только что. У меня все «о'кей». А как ты?
— Спасибо, ничего. Ты свободен завтра вечером?
— Смотря для чего.
— Есть пропуск в королевскую ложу в Альберт-Холл. Хочешь пойти?
— А что там будет?
— Концерт знаменитого русского скрипача с невозможной фамилией. Что-то вроде Острич («страус» по-английски)… Так пойдёшь?
— Конечно. Огромное спасибо, Когда забежать в лигу?
— Не трать зря времени. Я пошлю пропуск по почте.
— Ещё раз спасибо, что не забываешь. До свидания.
— Надеюсь, ты получишь удовольствие. Всего…
У Заморской лиги был постоянный пропуск на два лица в королевскую ложу Альберт-Холла — всемирно известного концертного зала Лондона (естественно, если концерт посещала королева, пропуск не выдавался, но такое случалось не часто), и я не раз бывал «гостем Её Величества», ощущая на себе почтительно-завистливые взгляды зала.